С полгода прожил в наших краях, все наезжал из города. Называли мы его Мигулой, а то и просто — нарутником. Собирал он молодежь, с речами выступал против царя. Сначала страшновато нам было, потом привыкли. Ругал он помещиков, заводчиков, купцов, а нам рассказывал про жизнь и где правда, и как ее искать.

Мол, все люди одинаковы и права у всех должны быть равные. Почему же один — богат, у другого хлеба в обрез? Один хозяин, другой раб. И не найдешь управы на обидчика, потому что богачи друг за дружку держатся, ворон ворону глаз не выклюет. Но придет время, поднимется народ, свергнет царя. Для этого надо нам объединиться. Один в поле не воин.

Нравились нам его слова. Да и сам пришелся по душе: уважал чувашей.

— Вы, — говорил Мигула, — народ работящий, умный. Беда в том, что неграмотные. Письменность вам нужна, ученые люди. Ведь вот — каждому в отдельности правды не объяснишь. Напишешь — все прочтут. А вы читать не умеете. Была ли у вас письменность когда-нибудь? Иногда мне кажется, была. Видел вышивки ваши, сурбаны, платки. И каждый рисунок будто соткан из букв неведомого алфавита.

— Да, — дед помолчал, собираясь с мыслями…

И жила в нашей деревне девушка по имени Серси. Красавица. Парни так и сохли по ней. Серси — хорошее имя. Если б ты знал древние обычаи, понял бы.

Я благодарно взглянул на деда, а он, перехватив мой взгляд, усмехнулся.

— Так вот, почему ее так звали? Потому что в семье до нее были две девочки и обе умерли, а когда родилась третья, родители назвали ее Серси, чтобы Эсрел, бор смерти, не смог ее найти. Спутает ее с воробьем и запрет воробья в темное царство, а девочка останется жива.

И вот Серси выросла и стала красавицей.

Я был счастливей других: жили мы с ней по соседству и каждый день виделись. Бывало, выйдет за калитку, взглянет синими очами, улыбнется, и я уж целый день как на крыльях летаю.

Помню, дарил ей цветы, а весною в праздник первого цветка надевал ей на шею венок из подснежников. А это означало, что каждый, кто посмеет ее обидеть, будет иметь дело со мной. Я все ждал… Ждал, когда она, улыбнувшись, подарит мне вышитый платочек. С этого момента назовут меня женихом, а ее невестой.

Но вот по деревне прошел слух, будто Серси встречается с Мигулой.

Я вначале не поверил, только внутри что-то оборвалось. Нет, думаю, не может того быть. Мало ли пустомелей в деревне. Болтают невесть что. Да и Серси была со мной ласкова, с хоровода вместе ходили. Правда, в иные вечера не выходила Серси к подругам, может, дома сидела, на работе-то за день умаешься.

А сердце щемит, щемит… Мысли путаются.

Мигула-то мне другом был. Придет в деревню и сразу ко мне. Стихи читал. Русские стихи. О чем — невдомек мне, а слушать нравилось. Будто ручей журчит, а то вдруг как громом ударит. Я их запоминал и повторял слово в слово, хотя и не понимал смысла. Память у меня была, не то что нынче — мешок дырявый…

Ну вот… Разве мог я на него подумать. Да и неловко как-то, уж очень серьезный человек. Только о свободе и разговаривал, о том, как буря очистит мир, смоют вешние воды грязь с земли. Правда, однажды смущенно так улыбнулся и сказал:

— Вот, написал стихотворение, не совсем привычное, друзьям, может, и не понравится. Они ждут о борьбе, а я соловьем залился. И тут же перевел.

Вот ведь как. Я даже подумал, не о Серси ли оно. Нет, глупости… Зачем студенту писать о любви к простой чувашской девушке? Не мог понять, что любовь преград не ведает, перед ней, как перед богом, все одинаковы.

Как бы там ни было, затосковал я шибко. Жду, явится мой друг названный, все у него расспрошу. Не смолчу.

Осенние работы к тому времени кончились. Девчата стали собираться на посиделки. В один из таких вечеров в окно к нам постучали. Вышел во двор, гляжу — он, Мигула. И какой-то весь на себя не похожий. Лицо бледное, губы сжаты.

— Ендимер, — прошептал, а сам оглядывается, — дело есть. Рискованное. Нужно пять-шесть смелых парней-егетов. Если можно, договорись сегодня же. Пусть готовят кинжалы, коней. Дорога дальняя. Послезавтра, как Большая Медведица взойдет над селом, соберетесь у околицы.

— Да в чем дело, толком скажи!

— Пока не могу, верь на слово, ради блага людей рисковать будем. Потом все объясню.

— Ладно, — говорю, — верю.

Пожал он мне руку, тряхнул и исчез.

«Что он задумал такое? А вдруг недоброе. Не находил я себе покоя. Идти или не идти? Нет, думаю, человек за правду стоит, худого не затеет». И пошел искать дружков.

Охотники, само собой, нашлись. Смельчаки у нас не переводились. Да и Мигулу знали.

На другой день и кони готовы, и кинжалы наточены. Но тут случилась беда. Беду, как говорится, не ждут, сама приходит. К вечеру в село прибыли урядник со старшиной. Собрали народ, объяснили — ищем, мол, русского бунтаря. Не видели такого?

— Нет, — говорим, — не видели.

— А по нашим сведениям, он у вас в деревне! — поднял голос урядник. — Он бандит, супротивник царя-батюшки.

А мы на своем стоим, не знаем такого, и все тут.

— Добром не выдадите, — закричал урядник, — сами найдем, тогда на себя пеняйте! Поставим на околице черный столб.

Черные столбы ставили в деревнях, когда усмиряли бунт. Столбы проезжих отпугивали. В такой деревне не остановятся на ночлег ни обоз, ни путник. И торговать нельзя, не выгодно — налог повышен.

Не пужливого мы десятка, но все ж столб нам ни к чему, вот мы и обхитрили старшину. Посулил он нам награду за поимку бунтовщика, мы и согласились для виду.

Мигулы в деревне не было, и никто не знал, где он. Ищи ветра в поле. Да если бы и был, не принято у нас друзей выдавать.

В ту же ночь исчезла и Серси. Думали, в лесу заплутала, искали по глухим тропам, не нашли. Пропала наша красавица. А мне не верилось, что Серси погибла, чуяло сердце — жива. Тогда и пришло мне в голову: а не пошла ли Серси в город, предупредить Мигулу об опасности?

Хоть и царапала сердце ревность, а не забыл я о слове, данном нарутнику. Ночью мы семеро на конях выехали за околицу. Ждали, ждали, да все зря — не пришел Мигула. Так на зорьке и разошлись по домам.

Мигула не объявлялся, Серси тоже не было. Видно, вместе они где-то схоронились. И удивительное дело, понемногу перестал я горевать, привык, что ли, что так оно и должно быть. Об одном думал: поскорее бы нашлись они живы-здоровы. Пусть любят друг друга, только бы были живы.

Но проходил день за днем, а от них ни весточки. Бывало, сижу, думаю, изведусь вконец. Порой так и толкало меня оседлать коня и айда на поиски. Может, им подмога нужна, рука дружеская. Что-то делать надо, не сидеть же сиднем.

Прошла еще неделя, другая…

А вскоре дошел слух, которому и поверил-то я не сразу. На солдат, что вели каторжников в Сибирь, напали студенты, выручить хотели товарищей, которые на царя покушались. Да не вышло у них, подоспели стражники, стрельбу подняли. Погибло в бою человек десять, среди них будто был один русский студент и чувашская девушка.

Старик стал разжигать трубку. Горящая ветка дрожала в его руке.

— Вот так, — сказал Ендимер, — и кончилась моя любовь. Знала ли Серси о моем чувстве, догадывалась ли, не знаю и никогда не узнаю. Да и к чему, может, оно и лучше. — Ендимер долго глядел в костер, потом встрепенулся: — Мигулу я не винил. Он ее не обидел, не украл — сама ушла.

Морщинистое лицо деда было печальным.