— Маттур[4]! Казял маттур! — заорали куштаны, словно хмельные, замахали руками, запрыгали. — Еще стреляй, еще, хватит нам одного солнца!

Казял, как во сне, нащупал колчан, рука его дрожала, пот застилал глаза. Натянул тетиву.

— Вжик! — вздрогнула стрела. И погасло другое солнце.

— Ударья[5]! — совсем взбесились куштаны. — Маттур, Казял, маттур!

Пуще прежнего заплясали куштаны вокруг охотника.

В это время женский крик повис над селением.

— Солнце уходит! Солнце…

Все подняли глаза к небу, ужас прошел по толпе — единственное оставшееся солнце уходило ввысь, в неведомую даль, словно боясь, что и его настигнет стрела охотника.

Куштаны переполошились. Люди замерли, заплакали, заголосили женщины.

А солнце улетало все выше и наконец остановилось в бескрайней выси — слабый свет исходил от него, свет без тепла.

Ударил мороз, все покрылось снегом, закружила поземка, заметая поля, птицы падали на лету. Казалось, близился конец света, вечная ночь.

На деревьях погибли плоды.

Холод, голод пошли по земле.

Вот когда поняли люди, какую ошибку совершили, доверившись жестоким и глупым куштанам. Собрались они с силами и прогнали злодеев, а сами стали думать, как теперь быть, что делать.

Первым молвил слово Казял:

— Надо разыскать асчахов, может, они помогут.

— Как же их разыщешь, — сетовали люди, — мудрецы далеко, где-то в горах. Да и кто отважится идти по снегам, по морозу?

— Я пойду, — сказал охотник. — Моя вина самая большая, я стрелял в солнце, стало быть, мне и идти. Вернусь с мудрецами или погибну.

— Все мы виноваты, — отвечали ему люди.

Попрощался Казял с женой, с детьми, с друзьями. Никто не смел его удерживать, ведь он шел, чтобы спасти жизнь на земле. Мать испекла ему в дорогу юсман[6], замешенный на грудном молоке, остатки вылила в чым[7], который он спрятал за пазухой.

— Да поможет тебе в беде молоко материнское, — сказала женщина, — все мы дети матери-земли. Уж она-то не оставит тебя своей помощью.

И отправился охотник в дальние дали.

Дни сменялись ночами, месяцы годами, а он все шел — через леса дремучие, через болота трясинные, по горам, по холмам, по лощинам.

Встречались ему на пути разбойники, звери невиданные. Всех одолел Казял.

Очень он торопился. Пил и ел на ходу, спать ложился на часок — и снова в дорогу. А когда становилось невмоготу, запевал песню о счастливых днях, о свободе и солнце. Эта песня поддерживала в нем силы, рождала надежду.

Однажды повстречался ему орел с железным клювом, он убил его палицей. А из шкуры сделал себе теплую накидку.

В другой раз столкнулся с огромным медведем, который пришел на водопой. Зверь погнался за охотником, и Казял пускал в него одну стрелу за другой, пока не поразил в самое сердце. Мясо медведя изжарил на костре, поел, приободрился, но вот беда: колчан пуст, ни одной стрелы не осталось.

«Теперь, если что случится, и лук не поможет», — подумал охотник.

Пройдя через дремучие леса, вышел он к высоким горам. Тут в глубоком ущелье заметил следы человека, обрадовался: видно, мудрецы уже близко.

Присел он последний раз отдохнуть, как вдруг загремел гром, ударила молния, и увидел охотник хозяина горы — дракона. У чудовища было три головы, три пасти — из каждой вылетал огонь.

— Ы-ых, чаш-ш, — зашипел дракон, — так это ты, червь, хочешь вызволить мудрецов и вернуть людям солнце? Вот я тебе покажу солнце — жарко станет.

— Сначала покажи, а уж потом хвались, — сказал охотник, а самому страшно стало. В руке у него только сабля, разве с этаким чудовищем справишься?

— Ну-ка, ударь, — прошипел дракон.

— Баторы первыми не бьют!

— A-а ну, тогда держись!

Ударил дракон хвостом, что тянулся на тридцать верст, охотник в землю ушел по колено. Ударил еще раз — увяз Казял по самую грудь.

— Что, — прогремел дракон, — каково оно, твое солнышко, хорошо греет? — И ударил в третий раз.

Чувствует охотник: конец пришел, вспомнил он наказ матери своей и закричал:

— Мать-земля, вызволяй своего сына!

Тут его будто вытолкнуло наружу. Ударил он дракона саблей — мигом отлетела голова огненная на тридцать верст.

А Казял вынул юсман, что на грудном молоке замешен, съел его и почуял силу великую. Тогда ударил он еще раз — отлетела вторая голова дракона на шестьдесят верст.

Вспомнил тут охотник про чым, глотнул из него молока и в третий раз ударил. Покатилась третья голова дракона на девяносто верст, и потекла по ущелью черная кровь рекой.

Зашагал охотник дальше и вскоре отыскал мудрецов, и те ему очень обрадовались.

Повел их охотник домой, а там уже люди ждут не дождутся. Усадили стариков на высокое место посреди площади, поведали им свое горе.

— Как теперь быть? Холода одолели, хлебушек весь вышел.

— Чтобы снова стало на земле тепло, — сказали мудрецы, — надо вернуть уцелевшее солнце.

— Но как?

— Для этого, — сказал самый старый асчах, — нужно, чтобы оно поверило в наши добрые намерения. Отныне каждая женщина пусть вышивает на своих полотнах три солнца, что когда-то светили земле. Вышивки эти мы назовем хевел-терри — солнечными.

А мужчины должны изобразить светила на своих тамга — знаках. Так мы покажем солнцу, что поняли свою ошибку и раскаиваемся. Тогда, может быть, оно снова взойдет над землей…

Ендимер раскуривал потухшую трубку, а я спросил:

— Что ж, и вправду люди стали вышивать хевел-терри?

— Да, — ответил дед, — с того времени и пошли женские сурбаны. Их повязывали на голову, чтобы солнце увидело вышивку. Но несчастья на этом не кончились. Сбежавшие куштаны вынашивали месть. Стали они насылать на людей крылатых змей.

И опять на помощь пришли мудрецы.

— Надо изготовить огненные стрелы, — сказали они.

За дело взялся охотник. Люди подавали ему стрелы, и он едва успевал натягивать лук. Змеи падали, изрыгая огонь и пепел.

Наконец они дрогнули и повернули назад. А стрелы летели им вдогонку, и ни одна не миновала цели.

Еще над землею стлался дым побоища, а люди вновь собрались на площади, чтобы решить, как им вернуть солнце: мороз все сильней сковывал землю.

— Наверное, солнце не видит наших знаков, — сказали седобородые, — вышивки бледные, а хороших красок у нас нет. Ведь трава эскел, из которой получали краску, зачахла под снегом. Надо придумать, чем заменить траву.

Наступило молчание, все смотрели на кипу верблюжьей шерсти для вышивок, что серела на снегу.

И тогда выступил вперед Казял и поднял руку:

— Я найду краску, такую, чтобы она горела на солнце!

Был он бледен, губы сжаты, а глаза, будто вспыхнувшие зарницы…

И не успели люди опомниться — выхватил охотник из ножен меч и отрубил себе руку… Потом сделал шаг-другой и окропил своей кровью верблюжью шерсть.

Эта шерсть и пошла на вышивки. Стали вышивки такими яркими, так горели на женских платках и на мужских рубахах, что солнце, наконец, заметило их и засияло над землей.

Утихли метели.

Зажурчали в оврагах вешние воды.

Люди радовались весне, ожидая первого цветения, и готовили плуги, чтобы засеять воскресшую землю…

Эта история взволновала меня. Словно и не было ей от роду тысячи лет.

— А Казял, он что, погиб? — не удержался я. — Или это сказка.

Ендимер-мучи не ответил, и я понял, что зря спрашивал.

— Сказка… — промолвил Ендимер, — сказке верить надо. В ней надежда и радость людская. И любовь. Кого народ любит — не забывает. До сих пор живут вышивки, стало быть, и он, охотник, живет. А ты говоришь — погиб…

Костер погас, над нами сияли звезды, такие же далекие, таинственные, как в те времена, когда на земле чувашской рождалась легенда о баторе, вернувшем людям солнце.