Услышал это Патян и говорит попу:

— Тогда твой нос полезнее глаз.

— Это почему? — удивился поп.

— Потому что глаза видят только при свете, а нос и в темноте запах чует.

В той деревне, где жил Патян, поп был всем скрягам скряга.

Однажды повстречал его Патян и говорит:

— Слушай, батюшка, какой сон мне приснился. Будто жена твоя меня пирожками угощала.

Всплеснул руками поп и — домой. Дома на жену накричал и выгнал на улицу.

— Что ж ты делаешь, батюшка? — укоряли его соседи. — Грех жену выгонять.

— А держать такую еще грешней, — ответил поп. — Если она каждого будет пирожками кормить, этак я разорюсь вконец. Нет уж, лучше жены лишиться, чем богатства.

Случилось это уже после революции. Проходил по улице поп. Увидел его Патян, выбежал из дома, догнал и повалил наземь. Сам уселся верхом, каблуками пришпоривает.

Завопил поп благим матом:

— Что ты делаешь, безобразник, креста на тебе нет!

— А на тебе крест есть, — отвечал Патян, — то-то ты на нашей шее век сидел. А теперь я на твоей часок посижу. Ты уж потерпи…

— Про Патяна, — сказал Ендимер, — можно всю ночь рассказывать. Сколько о нем в старину побасенок было!.. Теперь уж они забываться стали. Люди все книги читают. А про Патяна книг ведь не написано.

ЗАВЕТНАЯ САБЛЯ

знаешь ли, ачам, кто такой Кармелюк?

— Знаю, — ответил я деду.

Слышал я, был на Украине такой повстанец, гроза шляхтичей и всякого панства, которое осело на благодатных южнорусских землях при Екатерине да с тех пор и закабалило крестьян. А Кармелюк был лихой атаман, крестьянский вождь, и поныне в селах Приднепровья о нем песню поют.

Но откуда известен он деду.

— Хочешь, я тебе расскажу, — промолвил Ендимер, — как он из сибирской ссылки домой пробирался? Путь-то его лежал через наши земли.

Время стояло осеннее, гудел под ветром вековой бор, осыпаясь листвой, с утра до ночи дожди секли… Вот в такую-то пору из глухой лесной чащи вышел на опушку человек. Одет он был в рваный пиджак, на ногах дырявая обувка. Прислонился к дубу, устал, видать. А куда идти дальше, не знает, место нелюдимое… Глядь, у самого дуба в кустах — тропка примята, ветви обломаны. Раздвинул осторожно кусты, а там лаз валежником присыпан. Разобрал валежник и пролез в тайник-пещеру.

«Бог послал пристанище, тут и заночую», — подумал человек.

В пещере было тепло. Снаружи чуть слышно доносились лесные шумы.

Поставил человек к стене свой посох, снял с плеч котомку, сам опустился на камень.

«Эх, — подумал он, — Кармелюк, Кармелюк, дойдешь ли ты жив-здоров до родной Украины?»

Уж который месяц шел он с каторги в родные места. Ночевал на заимках, тайком переправлялся через реки. Сибирь, тайга — нет ей конца-краю. Однако ему повезло: не тронули звери, пуля стрелка миновала.

На Урале повстречал Кармелюк таких же, как сам беглых каторжников, за народное дело пострадавших! Те ему помогли — дали старый пистолет, хлеба, указали дорогу. Звал их Кармелюк с собой — не пошли. У каждого своя родина, своя беда: что в России, что в Малороссии — те же паны да подпанки. Со времен батьки Пугачева страху набрались да так поприжали народ — дохнуть невозможно.

Кармелюк развязал котомку, достал черствый ломоть. Ел жадно, торопливо, словно кто собирался у него отнять хлебушек. Передохнул, успокоился, глаза с темнотой свыклись. Возле посоха у самой стенки разглядел он чуть заметный бугорок, тронул ногой, да так и вскочил: бугорок баулом оказался.

Развязал Кармелюк бечевку: в мешке — еда: хлеб, завернутый в холстину, сало в тряпице. Вот те на! Чей же это запас? Доброго человека или злодея?

Осторожно выбрался на волю и только сейчас разглядел возле дуба остатки костра. Потянуло горелым — зола свежая, чуть прибита дождичком. Кто здесь был? Один, двое? И давно ли ушли? Насовсем ли? Нет, видать, на время, иначе мешок не оставили бы…

Лес по-прежнему шумел, но теперь звуки казались зловещими.

— Каш-каш-ш!

— Уу, — вторил ветер, налетевший из далеких степей.

Прислушался Кармелюк. В привычный шум вплелся новый звук: «Ой, ой…»

«Что это? — вздрогнул Кармелюк. — Похоже, человек стонет».

Быстро перебрался он через овраг и — в чащу. Ветки хлестали по щекам, обдирали ладони. Возле куста лежал человек. Он, видно, пытался ползти, подтянув ногу, да так и сник. По траве за ним — красный след.

— Человека этого звали Хурамал, — продолжал дед после некоторого молчания. — Ах, Хурамал, Хурамал! Разве мог он подумать, что в лесной глуши отыщется друг-спаситель. Поистине, неисповедимы пути Пюлехсе.

Хурамал этот был из села Шенерчен. Бедняк, голь перекатная. Но сердцем смел, душой отважен. Куштаны его терпеть не могли. Помнили, как еще дед Хурамала заодно с пугачевцами разорял их угодья.

Жил Хурамал без матери, а вскоре и отец умер. Похоронили старика по старым обычаям — а это денег стоило, — после похорон и вовсе залез в долги Хурамал, Задолжал деревенскому богатею Иштиреку. Обещал Иштирек ждать год, а слова не сдержал.

Отобрал у парня последний кусок земли, пустил по миру. Пошел Хурамал в батраки.

Известно, житье батрачье — собачье. У хозяина на лице ласка, в руке палка. Однажды ни с того ни с сего ударил Хурамала: знай, мол, какова она свобода, пугачевский последыш.

И не раз уж так бывало, то не накормит вовремя, то взглянет косо, с ухмылочкой. Терпел парень, а тут сорвался — обозвал Иштирека собакой, а сам подался куда глаза глядят. Забрел Хурамал в лес. Тут и вспомнились ему слова отца, которые тот сказал перед самой смертью:

«В дремучем лесу, на берегу озера, под старым дубом спрятана, сынок, сабля. Подарил ее деду твоему сам Емельян-батюшка. Гуляла эта сабля по головам чувашских йомзей и русских попов. Вздохнули мы тогда свободно, да не надолго… Вот дед и спрятал саблю до лучших времен. Когда станет тебе невмоготу, достань ее — пригодится».

Хурамал отыскал в лесу саблю. Задумал он вместе со своим другом татарином Шаймуллой поднять бедняков — татар да чувашей — на восстание. А пока что сами, как могли, расправлялись с мироедами. Однажды напали друзья на сборщиков податей, а из соседнего села тут как тут — стража нагрянула… Спасая друга, сложил голову Шаймулла, а Хурамал укрылся в лесу.

Тут-то и подоспел на помощь Кармелюк.

…Хурамал поправлялся быстро, крепкого был здоровья. Недели не прошло — затянулось плечо, стал на ноги. По-русски он понимал плохо, слова путал, однако сумел-таки рассказать о себе нежданному спасителю. И стали они кровными братьями.

— Иштиреку нужно отомстить, — твердил Хурамал.

— Да, нужно, не будь я Устимом Кармелюком, если позволю этому волку ходить по земле.

Напали они ночью на усадьбу богача, разнесли в щепки амбары, самого Иштирека повесили.

— Многих он разорил, оставил сиротами, — сказал Хурамал, — больше не доставит людям несчастья.

В ту ночь пришли к ним семеро парней из соседней деревни. Не стало им житья от куштана, вот и подались к атаману, в лес.

— Доброе зерно посеяно, — сказал Кармелюк, — быть урожаю. Ну, теперь пора и мне собираться. Ждут меня на Украине свои иштиреки, надо спешить.

Стали готовить Кармелюка в путь. Запасли еды впрок, а как завечерело, двинулись к Волге.

Долго шли по чистому полю, оврагами, перелесками. К рассвету открылась водяная гладь. Здесь уже поджидал их знакомый лодочник. Переправились через реку, Устим стал прощаться. Но Хурамал не хотел отпускать друга без угощенья и повел его в ближайшее село.