Призвал ее к себе и вручил для Элека письмо-послание. А в том письме слова были слаще меда, звонче песни соловьиной. Называл Шигалей Элека добрейшим из добрых, мудрейшим из мудрых, просил приехать в гости для застольной беседы с миром и дружбой.

— Ежели Элек согласится, — сказал дочери Шигалей, — проведи его лесной дорогой прямо к речке Кубня, там мое посольство его встретит по достоинству. Да скажи, пусть едет без оружия, негоже к друзьям с кистенем являться.

— Хорошо, отец, — отвечала Сария, лукаво улыбнувшись. Видно, догадалась об ханской хитрости.

Пустилась она в путь-дорогу, вскоре разыскала богатыря Элека и отдала ему письмо с низким поклоном.

Взял Элек письмо, да не сразу прочел, все не мог оторвать глаз от красавицы. Приказал накормить, напоить дорогую гостью, доброй песней порадовать, а сам по шел седлать коня.

С рассветом тронулись в путь. Не взял с собой Элек ни охраны, ни оружия. Один, как перст, с короткой саблей на боку. Солнце уже поднялось, когда подъехали они к реке Кубне.

— Отдохнем немного, — предложила Сария, улыбнувшись Элеку.

Разве станешь перечить красавице! Спешился Элек, подошел к девушке, хотел помочь ей слезть с коня. Да в ту ж минуту накинулось на него тридцать ханских прислужников. Тут только понял Элек подлый замысел хана. Крикнул в лицо Сарие: «Не женщина ты, змея проклятая!» Сам выхватил саблю и, не помня себя, ринулся на врагов. Солнце закатилось, а он все дрался, сшибая наземь степняков. Уже и рука устала, и сабля сломалась, а он все рубился, не отступая. Но вот выбили у него саблю. Конец близко.

Дрогнуло сердце Сарии, смотревшей на это побоище. Бросилась она к нукерам, вскинула руки к небу:

— Не смейте, не троньте его, он достойно сражался.

— Не наша это — ханская воля, — ответил ей ханский нукер.

— Не троньте! — взмолилась девушка. — Это я его заманила! Ради чести моей…

Закрыла собой Элека и первый удар приняла на себя. А вторым был сражен богатырь. Замерли нукеры, увидев на земле кровь ханской дочери, с перепугу вскочили на коней и ускакали прочь.

— Элек, — прошептала Сария, — Элек, прости меня…

Очнулся от горячего поцелуя богатырь, с трудом открыл глаза.

— Элек, скажи хоть слово… Последнее твое слово я передам землякам твоим.

— Пусть будут храбрыми и честными, — только и вымолвил Элек. — Не пристало людям хитрить и лгать…

— А меня ты простишь? Элек?!

Но молчал богатырь, бездыханный. И склонясь над ним, плакала Сария.

КРЫЛАТЫЙ ЯНДУШ

ыл тот Яндуш родом из Сугут, — начал дед Ендимер, — жил он лет двести тому назад…

Дед закашлял и долго не мог утихнуть. Что-то с ним неладно, должно быть, простыл, — третий день сидит дома. Скучно без дела, вот и обрадовался моему приходу.

Мадусь-кинеми[14] тоже приняла меня ласково.

— На внука нашего похож, на Мишку, — сказала старуха, обмакнув глаза фартуком. — С войны Мишенька не вернулся…

Мучи и кинеми живут с семьей младшего сына. Семья невелика: сам, невестка да два внука. Внуки уже большие, ушли в клуб, в соседнюю деревню.

Ендимер хоть и слаб от болезни, а не прочь пошутить. Вчера посмешил меня басней про чирей, может, и вы ее слышали?

Жил да был чирей. Жил-тужил, потому как все время был один-одинешенек. Только стало чирью скучно, и надумал он найти себе дружка-товарища. Ходил-бродил — повстречал медведя да и сел к нему на лапу. А медведь, как только почувствовал помеху, подбежал к дубу и ну тереться лапой о кору. Не понравилась чирью такая дружба, сбежал он от медведя и вскоре появился на носу у свиньи. Но и та не очень-то с ним церемонилась. Пошла в огород копать картошку, весь чирей перепачкала Не стерпел незваный гость, опять бежал… Где только бедняга ни пристраивался: и на копыте лошади, и на хвосте собаки, — нигде прижиться не мог. И вот нашел человека.

А человек, как только увидел чирей, лег в постель и застонал. Стал он чирей ласкать-голубить. И вазелином его смажет, и марлей обвяжет. А тому только того и надо. Обрадовался, что нашел хорошего человека, и навсегда остался с ним.

Сколько таких присказок знает дед! Долгую жизнь прожил, много видел, слышал, а кое-что и сам придумывает.

Ендимер перестал кашлять, перевел дыхание.

— Чертова хворь, прицепится, как смола, — никак не отстанет. Пробовал выгонять — и пивом, и брагой на меду. Авось поможет. — И сердито добавил: — Не умеем беречь здоровье. Татары вот говорят: «савлык-буян», здоровье — богатство.

И вдруг уставился на меня с усмешкой:

— А ты от кого это слышал про Яндуша?

И, не дожидаясь ответа, повел рассказ.

…Среди дремучих лесов, глубоких оврагов да болот непролазных затерялось село Сугуты. Жили здесь по старинке: охотились, рыбу ловили, держали пчел. И хотя из-за дремучего леса редко выглядывало солнышко, было здесь всегда по-осеннему сумрачно, — однако люди эти любили свет и простор и в добро людское верили.

Жил в этом селенье старый Кайнар, землепашец. Избенка у него под стать остальным — низенькая, неприметная, по окна в землю вросла. Печь в избе век дымила, потолки черны от копоти, а в запечье по ночам распевал свои песни сверчок.

И так же, как в других избах, рождались здесь дети, вырастали, женились, работали денно и нощно: пахали, сеяли, собирали хлеб, справляли свои немудреные праздники, платили куланай, мечтая о лучшей доле, и, не дождавшись ее, умирали.

А изба оставалась… Правда, и она постарела, и вроде бы сгорбилась. По ночам, притаившись во тьме, слушала песни ветра. О чем он нашептывал? Может быть, о дальних, неведомых странах, о богатых угодьях и славных баторах, что приносят людям счастье на остриях своих сабель.

Пришло время, стал хозяином в избе молодой Туран, сын Кайнара.

Жил Туран, как и его отец, закусывая черный хлеб запахом дыма. А тем временем властитель края, могучий тархан, строил себе неподалеку крепость, — и там должны были отрабатывать крестьяне, жители села.

В семье Кайнара на работу ходили двое — сын Туран и внук Яндуш — молчаливый, задумчивый паренек.

С малолетства был он таким, на других непохожим. Бывало, во время пахоты размечтается и не заметит, что лошадь встала или вовсе сошла с борозды.

— Ты, малец, словно бы и не нашего корня, — говорил старый Кайнар. — Ни дать ни взять — барчук, все бы тебе ворон считать, а дело стоит. Ты ведь хлебопашец! Помни об этом, не думы нас кормят — руки.

— Думать никому не заказано, — отвечал Яндуш.

Когда минуло ему пятнадцать лет, смастерил Яндуш самокат. На нем можно было подняться даже на гору, если не очень крута.

Прослышал об этом чуде сам тархан и велел привести к нему мальчишку, а заодно и самокат.

А у тархана жил поп, которого русский царь послал крестить чувашей. Не понравился попу самокат. Пошептал он что-то тархану, и тот приказал бесовскую машину сломать, а Яндушу всыпать плетей.

Вернулся Яндуш домой, ни словечка не обронил. Опять стал думать. Выдастся передышка, ляжет в траву и смотрит на небо. А в небе коршун парит, раскинув крылья. Смотрит Яндуш на коршуна, глаз не сводит. Потом стал пропадать в лесу.

Однажды принес он домой сокола-подранка. Долго возился с ним, все выхаживал.

В то время слуги тархана стали созывать крестьян на строительство моста. Пришлось и Яндушу с отцом собираться. Строили они этот мост, спины не разгибая. Пришло время, сам тархан прибыл посмотреть работу.