Он завел две картонные коробки от чешской обуви, куда складывал идеи, записанные на «склерозках», небольших листках плотной бумаги желтого цвета. В правой коробке были удачные мысли, в левой – бредовые, как ему сперва казалось, но он их не выбрасывал, а сохранял до тех времен, когда обстоятельства могли сами собой измениться и бред был способен стать объективной реальностью, данной нам в ощущениях, то есть на нюх, на слух, на вкус, на взгляд и на потрогать. К этому его приучила предыдущая жизнь, когда на его глазах бывшие коммунисты и комсомольцы на ощупь и потихоньку совершили обратно-капиталистическую революцию, а потом разогнали СССР, уничтожили наследие Ленина – Сталина и в скором времени пообещали сровнять с землей Мавзолей со всем его внутренним эпохальным содержимым.

Эти вдумчивые путешествия по комнате с небольшими вынужденными перерывами на еду, посещения магазина и удобств заняли у него много недель. Он никак не мог найти идеальную форму для своего бизнеса. Потому что при всех логических раскладах как-то так нежелательно выходило, что в итоге придется посидеть в тюрьме полновесные 10 лет за особо крупный размер присвоения чужих средств мошенническим путем. А это никак не входило в планы нашего героя.

С другой стороны, деньги, конечно, можно было надежно припрятать, выйти со временем по УДО, как поступали его современники сплошь и рядом. Риск, исходя из значительности суммы, был вполне оправдан, учитывая то обстоятельство, что в другие времена можно было получить тот же срок за колхозные колоски или недолив пива советским гражданам, но всё равно с этой мыслью Чижиков чувствовал себя неуютно.

За то время, пока он обдумывал детали, рубль шарахался, падал и многократно менял свой неустойчивый курс в пользу взвинченного доллара, точно последний хотел послать нашу валюту в нокаут в неравной борьбе, как боксер-супертяж хрупкую балерину. Вследствие всего Павел Иванович окончательно остановился на таксе в 20 у. е. против сочинских 10 рублей с человека за свои услуги, считая такую цену справедливой. Но вот финальная стратегия изъятия средств у граждан на законном основании никак не укладывалась в его рассудке, потому что во всей схеме должно было непременно присутствовать магическое для обывателя слово «бесплатно» в сочетании с обещанием мгновенного исцеления без ущерба от пилюль, микстур, порошков и побочных противопоказаний от дешевого пирамидона, применяемого тогда от всех болезней, и обязательно без приложения каких-либо усилий, что фактически приравнивалось бы к божественному промыслу и чудесам.

Чижиков, как человек ушлый в народной морфологии, понимал, что венец творения обыкновенно ленив, имеет склонность брать и получать не платя, желает похудеть, не сходя с дивана, владеть покупательной способностью, не ударив палец о палец, быть сильным и здоровым, не прилагая физического труда, мечтает стать генералом, не служа в армии ни одного дня.

Одновременно с этим на него может найти псих невиданной щедрости, и он готов отдать последнее за какую-нибудь фантастически бесполезную ерунду, напрочь утратив логику и трезвый расчет. Например, купить лазерный прибор для точного измерения полезных квадратных метров в гараже или домашний телескоп для поиска неведомых галактик, начисто позабыв, что его единственное крошечное окно во вселенную выходит на кирпичную стену, и неба сквозь него не видать как собственного затылка.

Павел Иванович грезил помочь современному прямоходящему попрощаться с деньгами ради чего-нибудь очень бессмысленного, как искусственный газон в сосновом бору.

Однако на этом фоне всё еще неизбывно мерцала в перспективе тюрьма, а Павел Иванович на это совсем не рассчитывал. Другой бы беззастенчиво и вдову обобрал, и бесцеремонно брал бы везде, где брали все, но Чижиков был не из таких.

Он не хотел никому причинять горя, тем более связываться с государством в законе, а полагал скассировать со всех понемногу, по чуть-чуть – например, по одному доллару с человека или даже по двадцать долларов, но не более, – тем самым никому особенно не причиняя ущерба, разорения и зла. Он хорошо помнил завет отца: «Не посрамись, и нас с матерью не посрами!».

А с такими аппетитами, как у Павла Ивановича, посрамиться было сложно – это же не взять и украсть фабрику детской игрушки, морской порт, завод прозрачных вин, черный брильянт из Алмазного фонда или целиком банк с причудливым названием «Анексим», в котором хранились деньги Министерства обороны.

Как превратить слово «бесплатно» в деньги, он пока еще не придумал, а время жгло. Уже появились в Лондоне первые миллионеры из комсомольской молодежи, уже потянулся за границу ручеек обиженных властью буржуа средней и крупной руки, уже первый из них забросил неблагодарный русский бизнес и стал играть на Лондонской нефтяной бирже, постигая премудрость фьючерсов, а Чижиков так и сидел на своих планах как на бобах.

И хотя Павел Иванович жил без оглядки на других, политическая обстановка в стране и мире не могла его не смущать. Демократы стали постреливать в консерваторов, по городу разъезжали танки на гусеничном ходу, можно было выйти в булочную за хлебом и оказаться на кладбище в виде неподвижного статиста, бандиты из прежних уголовников и спортсменов со стрельбой делили сферы влияния на овощном и трикотажном рынках, военные стали продавать оружие врагу, проходимцы выбились в люди, но пока еще не сбежал в Польшу популярный демократ Станкевич, обвиненный во взятке в какие-то десять тысяч долларов, что свидетельствовало об относительно скромных аппетитах тогдашних младореформаторов, происходивших из коммунистов.

Уж всё казалось Чижикову нестабильным и оттого будто понарошку. А планы между тем были наполеоновскими. Но, как говорится, отдаленное внешнее сходство с Наполеоном – еще не повод для французского гражданства.

А лагерь в Мордовии – не остров Святой Елены, хотя и выбраны они для одной цели – карантина для криминального, шустрого и беспокойного элемента, к какому легко можно отнести нашего героя.

Когда наконец-то замысел был окончательно готов и рукописно оформлен, Чижиков пришел в редакцию газеты «Деловая Правда», к главному редактору Семену Зряченскому, мужчине среднего возраста с коротко стриженной аккуратной головой шаровидной формы, несколько крупноватой для его тощего тела, со сбившимся набок носом и вздернутой в противоположную сторону губой, точно они пустились в круговой пляс, и выложил на стол две страницы машинописного текста.

– Ну и что это будет? – уголок губы редактора задрался еще выше.

– А вот будет то, что это форменная революция и заработок до скончания лет!

– Теперь куда ни кинь – у всех сейчас революция, всеобщее воодушевление и заработок на века. Только жрать скоро будет нечего. Ладно, какая такая революция?

Как и многие редакторы, Зряченский был журналистом злым, но выражал свое недовольство исключительно в обхождении со знакомыми устно, а не в печатных статьях. В них он – душечка и форменный оппортунист.

– А вот такая. Вот скажи – ты родился?

– Ну, родился, – сказал Семен нехотя, будто не видя в этом большого проку.

– Это медицинский факт?

– Факт.

– Причем факт, замечу, неоспоримый. Рождаясь, ты перенес родовой стресс. При переходе из водной среды в воздушную. Это как пить дать.

– Допустим.

– А мы теперь бесплатно снимем тебе этот стресс!

– А зачем?

– А затем, чтобы ты был здоров, потому что родовой стресс может быть причиной множества твоих хронических заболеваний и неудач по будням и, заметь, по выходным. То есть родовой стресс не дает человеку нормально жить всю жизнь и круглые сутки. Пояснить?

– Поясни.

– Человек болеет, страдает, например, алкоголизмом или несварением желудка, потратил целое состояние на пирамидон, а это всё оттого, что у него был в детстве родовой стресс, а как следствие – нескончаемый понос.

– Пирамидон никогда от поноса не спасал.