Борис Кустодиев Кустов опушённых, заснеженных диво… Пестреют меха и сукно… Кустодиев! Ах, до чего ж горделиво, Цветисто твое полотно! Раздольна картина провинции волжской! Не черти ль в разбойных конях? Их не остановишь – и без толку вожжи Натягивать, стоя в санях! А тройка несёт сумасшедше и лихо И гору берёт без труда!.. Румяна твоя, величава купчиха И, словно весна, молода. Твои мужики бородаты, степенны, Узорен заснеженный лес… И мало кто знает, что, может, на стены Едва ты от боли не лез! Но боль не сломила тебя, не убила. Прикован к постели, без ног, О чём ты мечтал? Каково тебе было? Как выдюжить, выстоять смог? Твой дух молодой никогда не смирялся. И, бедствуя, в пору невзгод С полотен твоих, как и прежде, смеялся Российской глубинки народ. «Я люблю, и любови не скрою…»
Я люблю, и любови не скрою, И не буду молчать и курить… Ты уважь меня – выйди со мною За околицу поговорить. Ты дозволь мне, голуба, – не смейся! — Мимо клуба, где столько парней, Я промчу тебя – только осмелься, Положись на горячих коней. Положись, коль представился случай, Да потуже стяни свою шаль. Снег в полях озорной и колючий… Ты скорее, подруга, решай! Ты осмелься, голуба, осмелься И ладонь от лица отними. Ты позвонче у клуба рассмейся Да покрепче в санях обними! Встреча Неизбежностью встречи повенчаны, Приближались метель и гроза. Шли навстречу мужчина и женщина. У мужчины грустили глаза. А её излучали веселие, И была её поступь легка. Шли навстречу улыбка весенняя И метельная скорбь старика. Обратившись без имени-отчества, Он возник у неё на пути: «Я хочу от тоски одиночества Своё бедное сердце спасти! Помоги! Но не ласками нежными. Потревожь мою жизнь, как гроза…» Но, увы! Не лучистыми – снежными Были женщины встречной глаза. «Снег почернел и осел…» Снег почернел и осел. Зимняя слякоть… Если нахмурились все — Стоит ли плакать? Перед приходом весны — Вы замечали? — Радость кладут на весы, А не печали. Стоит ли плакать? Очнись! Что ты капризна? Вновь говорливы ручьи, Радость так близко. Ни тишины, ни оков Я не желаю. Длись до скончанья веков, Песня живая! ««Люблю тебя!..» Но говорили то же…» «Люблю тебя!..» Но говорили то же И те ж слова, которых нет моложе И нет дороже, в прошлые века Произносили… Как порой несмело, Но лишь однажды, как душа из тела, Признание слетало с языка! И совесть века прошлого – пииты, Те, что народом русским не забыты, Хотя их жизни короток был срок, Не смели о России пустозвонить, И ни один не мог себе позволить О ней пустых, высокопарных строк. Был нрав их и угрюмый, и весёлый… Но лучше нет признаний, нет весомей! Там все слова о родине просты… «Её аршином общим не измерить», — Сказал поэт. И этому не верить Не волен я. Не волен, друг, и ты. «Подошёл бульдозер после смены…» Подошёл бульдозер после смены, И в округе смолкли петухи. Рухнули бревенчатые стены, Золотые брёвна без трухи. Топором обтёсанные грубо, Но затёсы все наверняка, Лежни стоеросового дуба Ставились на долгие века. Нету червоточины в помине. Возле дома вишня зелена. Покрушили всё и подавили И не стало дома дотемна. Хмур хозяин, сухощав и жилист. В стороне помалкивает мать. Не перенесли, не отложили. Ровно в шесть приехали ломать. Уходи, хозяин, не тревожься! Вспять не ходит времени река. Скоро ты на лифте вознесёшься И на землю глянешь свысока. «Скоро соберусь я и последую…» Скоро соберусь я и последую, И поеду – даже плохо верится! — Вновь туда, где матушка последыша Ласково баюкала, как первенца. Как она меня любила, холила! Сказки мне рассказывала вечером… Так любила, что уже до школы я Помогал семье, а не бездельничал. Своего последыша из города Скоро встретит мама, выйдя из дому. Скоро, скоро задышу я молодо, Заготовлю дров, поправлю изгородь. Даже и не верится, что встречусь я С красотой мещерскою, неброскою, Где так лунно, где так звёздно вечером Над рекой и рощею берёзовой. |
