Закончив чтение вместе с трапезой, я занялась домашними делами. Довольно быстро все переделала, и вдруг домой пришел папа. Он был без формы, тоже в белой рубашке с короткими рукавами и тоже без галстука. Это на него вообще не было похоже. «Как сговорились», – подумала я. Оказалось, что у него с сегодняшнего дня начался отпуск, и он ходил в поликлинику оформлять санаторно-курортную карту, чтобы ехать с мамой в санаторий в Юрмалу. Папа прилег отдохнуть, а я стала собираться. Хорошо, что он уснул, не будет никаких вопросов. Хотя вопросов и так не должно быть – сессия сдана на «пятерки»! Стипендия – повышенная! Премию получила! Практику благополучно завершила! Домашние дела все сделаны! Вечер – для гулянья с девчонками. Ну, или иногда с мальчишками. Но на этот счет мой строгий папа имел твердые убеждения, которые усиленно мне внушал: «Никогда не раздавай неоплаченных векселей!» – требовал он. Мне понятно было, что имелось в виду, хотя и не очень нравилось. Папа считал, что если молодой человек приглашает куда-нибудь, вы встречаетесь, гуляете вместе, а он тебе не нравится, ничего серьезного у тебя к нему нет, то это и есть «раздача «этих самых «неоплаченных векселей».
– А как же я узнаю сразу – серьезно или несерьезно? – спрашивала я у него, – вдруг сначала несерьезно, а потом – серьезно. Вон как у Кати с Вадимом. Или одна моя приятельница-сокурсница могла сегодня с одним одноклассником встретиться, завтра пойти в кино с другим, а на третий день вообще собрать двух приятелей и отправиться есть мороженое компанией.
– Очень легкомысленно с ее стороны. Она вообще легковесная девушка, – заключал папа. На этом мои аргументы заканчивались, но не заканчивался внутренний спор с папой.
Я и так была довольно застенчива в общении с молодыми людьми, смущалась и не очень представляла, как себя вести. Зато у меня были друзья – мальчишки со двора и пара приятелей со школы. Были в приятелях и одногруппники, с которыми мы вместе рассматривали альбомы по живописи, проходили тесты на определение IQ, спорили о французских импрессионистах и итальянском неореализме в кино. Дружить мне было легко. А вот кроме дружбы – сомнительно. Либо я влюблялась и страдала на расстоянии, либо, если влюблялись в меня, стеснялась и переживала оттого, что не могу ответить взаимностью. Спустя годы выяснилось, что как раз те, кого я считала закадычными друзьями или товарищами по интеллектуальным увлечениям, и были более всех в меня влюблены. Влюблены безответно. И признаться в чувствах даже не смели, почему-то считая, что это бесполезно. И еще рассказывали: «У тебя был такой взгляд гордячки, ты так свысока смотрела, что только на расстоянии вздыхать оставалось». Вот странности отношений человеческих. «Гордячка» на самом деле была стеснительной и смущалась постоянно. Кроме того, с детства у меня было неважное зрение, лет с двух я носила очки, потом в школе сняла и ни за что не соглашалась надеть. Правда, дома меня заставляли читать только в очках, а также заниматься музыкой. Мои подруги университетские знали, что при мне не надо рассказывать «соленых» анекдотов и употреблять выражения, в которых встречается ненормативная лексика. Я краснела даже при намеке на «что-то» в разговоре. В общем, я смущаюсь и щурюсь, так как не очень хорошо вижу, а им кажется, что я гордячка и свысока смотрю. Уже во взрослой жизни, оказавшись в Москве на семинаре по бизнес-психологии у замечательного бизнес-тренера и автора книг-бестселлеров, я узнала, что это – именно самый точный аспект женщины, родившейся под знаком Овна. Она в душе всегда ребенок лет двенадцати, светлый, чистый, наивный, еще даже не представляющий, откуда дети берутся. Стеснение и смущение – ее родное состояние. Через год после семинара один поклонник пригласил меня в ресторан – «на обед»(!). Что-то стал о своих чувствах говорить. Я не знала, как реагировать, покраснела, а он воскликнул: «О, а вы и вправду смущаетесь. Боже мой, какая это редкость! И какое чудо!» Поделать с собой в таких ситуациях ничего не могла. Зато, когда дело касалось адвокатских вопросов, я становилась железной, решительной, шла вперед, пробивая любые преграды либо устраняя их дипломатическим путем, без намека на смущение. Правда, кокетство тоже иногда шло в ход. Но это были скорее «дипломатические» инструменты. Тот же московский преподаватель подчеркивал, что наивность и стеснительность присущи высшему аспекту качеств Овна только во взаимоотношениях с мужчинами…
В общем, папа отдыхал, я собралась, подкрасила и без того длинные ресницы черной тушью «Медовая» в картонной коробочке. В эту тушь нужно было поплевать немного, а потом крохотной пластмассовой кисточкой-расческой наносить на ресницы. Губы – светлой перламутровой французской помадой, привезенной в прошлом году мамой из отпуска в Крыму. Конечно, я с удовольствием накрасила бы губы красной, очень модной помадой, идеально подходящей к моим крупным красным деревянным бусам, тоже привезенным мамой. Но с красной помадой еще на втором курсе произошел инцидент, надолго сделавшей меня поклонницей нежных телесных или светло-розовых оттенков. Из поездки родителей в санаторий в Гагры зимой мама привезла себе и мне югославскую красную помаду в роскошных тюбиках. Я как раз была на каникулах после зимней сессии. Увидев такую роскошь, я тут же решила воспользоваться ею и продемонстрировать подругам, а заодно и всему миру «дары волхвов».
К зиме мне, кстати, было сшито красное пальто с черным каракулевым воротником, длинное, по последней моде. Я связала к нему чудесные шапочку и шарфик. Черные перчатки довершали это великолепие. Ну как в таком наряде без красной помады? Я старательно нанесла эту «клубнику» на свои пухлые губы – помада и вправду была клубничной на вкус – и, довольная собой, отправилась гулять с подругами. Когда мы после прогулки, румяные, смеющиеся и замерзшие, пришли к нам домой пить чай, дверь открыл папа. Он поприветствовал Агнию и Маришку, а потом повернул голову в мою сторону.
– Что это такое? – воскликнул он и повторил: – Что это?
– Ты о чем, папа, – удивилась я, так как приход домой с подругами был обычным делом и не должен был его так сильно удивить. Видно было, что папа взволнован. Я с детства привыкла, что папе нельзя волноваться, так как еще в тридцать шесть лет он перенес обширный инфаркт, и сердце у него регулярно «прихватывало». Мы с мамой очень боялись за него и старались по возможности не давать домашних поводов для волнений.
– Анна, – позвал папа маму, которая находилась в глубине квартиры и пришла на его зов, – полюбуйся на нашу красавицу-дочурку!
Я так и не могла понять, в чем дело. В это время и я, и девчонки разделись, и папа, взяв меня за плечо, подвел к зеркалу.
– Полюбуйся, полюбуйся, – предложил он мне. Я полюбовалась: длинная коса, зеленые глаза, длинные ресницы, румяные щеки и слегка порозовевший на морозе нос. «Наверное, это мой покрасневший на морозе нос его так перепугал, – решила я, – простуда и ангина время от времени у меня случались, и скорее всего он переживал, что я зачихаю». Вдруг картина прояснилась.
– Как «зад у носорога», – выпалил сей замечательный педагог, образованный и культурный человек, руководивший сотнями людей, – помада эта красная твоя! Посмотри на себя! Что ты так накрасила губы этой красной краской?! Точно, как у носорога.
Я чуть не разревелась. Это было ужасно обидно! Про себя подумала: «Где он этого носорога видел вообще, тем более его зад? И почему он решил, что носорог красит свой зад красной помадой? И как вообще можно сравнивать лицо вот с этим самым местом? Просто дурак какой-то. Точно, он настоящий дурак! И свинья еще! Сам – носорог!!!»
Этот внутренний монолог позволил мне немного расслабиться, и я начала смывать с губ «клубнику». Закончив с этим делом, намазала губы вазелином и зашла к себе в комнату, где меня ожидали девчонки. Им было известно, что родитель мой разлюбезный может иногда такой яркий образ создать, что сразу все доходит. Но тут он явно перестарался! Я слышала, как мама в гостиной увещевала его. А мы с девчонками вдруг расхохотались. Слезы, появившиеся было у меня, высохли, и я смеялась громче всех. Потом мы отправились на кухню пить чай с вареньем. Когда через некоторое время родители заглянули туда, чтобы пожелать нам приятного аппетита, я демонстративно отвернулась от отца и не отвечала на его слова. «Пусть теперь сам помучается, носорог несчастный». Видно было, человек понял, что «переборщил», и мама сказала ему что-то серьезное, поэтому он начал шутить, развлекать девчонок, расспрашивать их о чем-то. Я допила чай и вышла из кухни.
