А истец на вопрос суда: «Почему вы уклоняетесь от уплаты алиментов на детей?» – сообщил, что он нарочно не дает ей денег, а то она их пропьет со своими собутыльниками». Мрачная история чужой трагедии. Больно, стыдно, неприятно. Многое непонятно. Чаша весов наша колебалась время от времени то в одну, то в другую сторону.

Решения ждали все. Мы обсуждали детали процесса, но не могли предположить, в чью пользу все-таки решится дело. Понятно, что это будет позиция А. Б., а заседатели, скорее всего, «прокивают» вслед за ним.

Люди столпились в судебном коридоре в таком количестве, что нечем было дышать. «Пойдем на улицу», – предложила Агнешка. «А вдруг пропустим оглашение?» – заволновалась я. «Да, ну, пропустим, как же! Двери открыты, и мы увидим, как народ двинется в зал!»

У дверного проема стояла «исследовательница» трудов классиков марксизма и обмахивалась широкополой соломенной шляпой в разноцветных бантиках. «Идите, студэнточки, – с ударением на «э», жеманно протянула она, – заглотните летнего воздуха и нам принесите!» Мы чуть не прыснули от смеха – уж очень комично все это выглядело. «А я не могу отойти с этого поста. Жду гражданина судью». «Рановато вам еще называть его гражданином, приговор пока что вам не выносят», – подумала я.

На улице хоть и было жарко, ветер с моря доносил прохладу. «Хорошо бы купальники надеть – и на пляж!» – почти пропела моя подруга. «А решение как же? Вот после него отпросимся у Борисыча и побежим, благо, минут десять – и вот оно, море!» Только успела я это произнести, как толпа в коридоре заволновалась, зашевелилась и властный голос Александра Борисовича произнес: «Освободите проход! Посторонних прошу покинуть помещение!» «Ох, достанется сегодня «на орехи» секретарю Вере – это ж ее прямая обязанность – организовать свободное движение состава суда в зал заседаний. Вероятно, Вера где-то в канцелярии задержалась с бумагами и на звонок судьи из совещательной комнаты не успела среагировать» – все это мелькнуло в голове, и я, заходя в зал, услышала ее запыхавшийся голос: «Прошу встать, суд идет!»

Зал набился битком – какие-то пенсионерки из соседних домов, опрятно одетые, приходившие в суд, как в кино, непонятного вида мужчины и множество участвовавших в слушании дела людей. От волнения, неизвестности и жары пересохло в горле. И даже ноги дрожали. «Нет, на пляж сегодня лучше не идти», – подумалось мне.

«Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, заслушав… установил… суд решил…» Александр Борисович сделал паузу, посмотрел со своего возвышения на присутствующих в зале, глотнул воды из стакана, стоящего на судейском столе, и продолжил: «…решил – такому-то в иске о передаче детей на воспитание отказать. Детей передать на воспитание матери… Истца обязать регулярно выплачивать алименты в размере одной третьей части всех видов заработка на содержание детей шести и восьми лет до их совершеннолетия. В иске об освобождении от уплаты алиментов истцу отказать».

Сначала тишина замерла в воздухе, а потом все пришли в движение, зашумели.

– Все понятно? – дочитав текст, обратился председательствующий к матери детей. – Послушайте, возьмитесь за себя! Дети у вас хорошие, профессия есть. Измените образ жизни, чтоб не пришлось снова к вашей истории возвращаться. Вы молодая – все у вас наладится. Пообещайте, что возьметесь за ум!

Женщина опять плакала и, утирая слезы, кивнула, опустив голову.

– Договорились? – переспросил Петров.

– Договорились, – еле слышно прошептала она, глотая слезы.

В это время из коридора донеслось громогласное:

– Я говорила вам, что мы с Марксом заодно – точно битие и есть битие. Поколотил-таки судья этого паршивца папашу, показал ему дулю с маком и кузькину мать. Маркс всегда прав! – Комментарий довольной бабушки слышен был, вероятно, даже на улице.

– «Кузькину мать» – это Хрущев показывал американцам, когда стучал башмаком по трибуне, а не судья, – так же громко возразил ей кто-то в коридоре.

– Ну, я и говорю – дулю с маком! – не унималась дамочка.

Мы вышли из зала. Напряжение нескольких дней, неожиданность вынесенного решения и ощущение тяжести юридической профессии – все это одновременно как будто вытолкнуло нас на улицу. Захотелось сбросить с себя, забыть и даже смыть неприятные впечатления и освободиться от эмоций.

Оказалось, что рабочий день подошел к концу, отпрашиваться не надо, и мы, попрощавшись с нашим наставником, направились к морю. Весь путь туда конечно же прошел в обсуждении решения – почему он встал на ее сторону? Я помнила, как А. Б. произнес как-то вне этого процесса: «Дети должны жить с матерью!»

На пляже оказалось множество знакомых, обрадовавшихся нашему появлению и уже успевших изрядно «поджариться» на солнышке.

– Вы что такие тихие сегодня?

– Слушали тяжелое дело, – только и проговорила я.

– А-а, – уважительно и понимающе протянул кто-то. – Значит, у вас должен быть заслуженный отдых…

Две недели практики у Петрова подходили к концу. Мы приобрели какие-то навыки, получили представление о судебной деятельности и, возможно, даже оказались в чем-то полезными. Предстояло составить отчеты по итогам, получить от руководителя автограф и характеристику о нашей «распрекрасной» трудовой деятельности. А потом – поездка втроем на турбазу в изумительно красивом месте на берегу озера, остававшегося теплым круглый год. Путевки уже выделили в студенческом профкоме, надо было немножко доплатить за них и – отдых в раю обеспечен. Путевок было только две, но мы разделили дни пребывания на троих, и двухнедельные заслуженные каникулы маячили впереди. Я прикидывала, что завершу вязание розово-сиреневой кофточки к новому учебному году, и предвкушала радость от чтения новой книги из серии ЖЗЛ о философе Сен-Симоне, которую мама недавно достала для меня. Подруги уже давно привыкли к подобному чтению, знали, что меня это интересует, и любили при случае «козырнуть»: «А у нас Леля, знаете ли, в школе читала труды генетика Дубинина, физика Энрико Ферми, повествование о великом астрономе Кеплере, об американском президенте Франклине Делано Рузвельте, – произнося это имя так же, как называла его я, когда рассказывала подругам какие-то истории из жизни легендарного политика, четырежды избиравшегося на пост президента США. – Еще в школе она читала книги психолога Владимира Леви, в девятом классе – труды римского историка Тацита, жившего две тысячи лет назад. Там только сносок по полстраницы на каждом листе. После этого создала в школе исторический клуб «Прометей» и ее очень приглашали в университет на истфак два профессора, несколько раз побывавшие на заседании этого клуба».

После таких «воспеваний» у собеседника, если он это дослушивал, округлялись глаза, а у некоторых делались «квадратными». Чаще всего «театр» устраивался перед лицами мужского пола, приходившими в полное замешательство. После такого представления у них наверняка складывалось впечатление, что ни с какого боку ко мне не подъедешь. Хохоту было!.. Подходить ко мне многие не решались. Эту же информацию обо мне Агния изложила при первом же случае и Александру Борисовичу. Он внимательно посмотрел на меня и произнес с ударением на первом слове: «Папина дочка!» Папа был известным человеком в юридических кругах.

Но просто так выслушивать эти панегирики было неудобно, и я тут же добавляла: «А вот у Агнии значок «Турист СССР» за походы самой высокой сложности, занимается «Охотой на лис», велосипедным спортом, гимнастикой, и еще она чудесно рисует». В общем, петушка и кукух, то есть кукушка с петухом. А про Маришку мы при этом рассказывали, как она ловко мастерит из любых материалов поделки, украшения, и даже хотела поехать учиться в Институте прикладных искусств. Надо заметить, что никто ничего не привирал в своих рассказах. Все было чистой правдой.

Так вот, я раздумывала о приятных занятиях и о том, что можно прикупить себе на полученную премию. Мы с Агнией получили заслуженную «награду» перед самой практикой. История была довольно примечательная. С первого курса мы выпускали факультетскую стенгазету «Гуманитарий». (Сколько десятков их мы «создали» потом в жизни, и не сосчитать. Ко всем праздникам, по специальным поводам.) Нас отпускали с лекций, предоставляли отдельный кабинет, и мы неделю или больше творили. Воистину волшебные часы! За мной было содержание, но все темы обсуждались сообща. Агнешка – «живописала». Только появившиеся тогда акриловые краски, восхитительные рисунки, точные линии делали газету яркой, жизнерадостной. Мне доверяли фон. Гуашь чуть разводили водой, и я, обмакивая ватку в краску, воссоздавала то голубое небо, то алые знамена по контурам, которые были Агнией заранее нанесены. Она хвалила мое усердие и старательное «приобщение» к искусству художника-оформителя. Приближался великий праздник – 30-летие Победы. Впервые этот день был объявлен нерабочим, он стал красным днем календаря. Задача была – сделать что-то особенное. Месяц, не меньше, мы трудились – девять листов ватмана, склеенные вместе, составляли этот шедевр. На двух листах – памятник Матери-Родине на Мамаевом кургане, мемориалы Пискаревского кладбища в Ленинграде и Хатыни, мастерски изображенные Агнией. Вдоль всех листов шли георгиевские ленточки и другая символика военных лет. Тогда еще были живы преподаватели, ушедшие на фронт молодыми ребятами и хлебнувшие там сполна военной жизни. Я ходила к каждому из них, брала интервью и просила хотя бы одну фотографию военного времени. И люди откликались, несли хрупкие снимки, пожелтевшие и потрескавшиеся. Еще не было никаких копировальных аппаратов и в газете были подлинные образцы искусства военных фотографов. На ватманском листе делались угловые прорези, фото вставлялось в них, а с обратной стороны подклеивалось подобие конверта для закрепления и большей сохранности, так как эти драгоценные кадры надо было вернуть потом хозяевам. Все брали под личную ответственность! Часть интервью я писала от руки, часть печатала на машинке, как будто это фронтовые письма или заметки во фронтовой газете. Некоторые листки мы свернули фронтовыми треугольниками и приклеили к газете – их надо было развернуть, чтобы прочесть. Некоторые обуглили, специально опалив края бумаги над пламенем, и получилось настолько подлинно, что слезы выступали на глазах. Конечно, нашлось много места для фронтовых стихов. Поэзию мы обе любили, и я писала от руки или печатала известные и не очень – строки военной поры. Листок прикреплялся к ватману только верхней стороной и свободно висел, как в отрывном календаре. Был прикреплен открытый конверт с надписью «полевая почта», и каждый мог положить туда свое послание. Когда газету развесили вдоль стены коридора, на нашем этаже образовалось столпотворение. Люди постоянно подходили, читали. Кто-то вытирал слезы. Впечатление было потрясающие. Конечно, талантливая яркая живопись сделала свое дело. Ватман мы склеили по длинной стороне.