Раздался треск, скрежет, постукивание, и, как в мультфильме, гвозди подпрыгнули, толкая друг друга, и, словно пчелы на цветок, устремились к невзрачному кусочку. Миг – и они облепили его со всех сторон. «Руда» превратилась в «дикобраза».

– Папа, это что – магнит?! – в восторге закричала я.

Мама, наблюдавшая за нами – так как действие происходило на кухне – отложила ложку, которой собиралась накладывать нам в тарелки ужин, и всплеснула руками:

– Что ж ты так кричишь?

– Мам, ты не понимаешь, это же такая важная и ценная в доме вещь. Ничего теперь теряться и пропадать не будет. Я все-все смогу найти. Магнит все притягивает к себе. Ты видела, как гвозди взлетели с ладони и бросились на магнит, как муравьи в лесу на кусочек гриба, – помнишь, мы видели осенью. Мам, теперь у нас по-другому жизнь пойдет, это точно!

Тут уже и папа, и мама расхохотались.

– Ой, не могу, и муравьев даже вспомнила, и жизнь пойдет по-другому. – Мама даже всхлипнула, смеясь, и вытерла слезы.

– Вот увидите, тогда и поверите, Фомы неверящие, – с чувством воскликнула я и пошла к себе в комнату, – магнит, он, знаете, какой?! Он еще себя покажет!!!

Я закрыла дверь и попробовала поскорее приложить его ко всему железному, что смогла найти у себя в комнате. Все притягивалось. А к металлической подставке под большим цветочным горшком, стоявшим у меня на подоконнике, магнит бросился сам и меня потянул за собой.

Теперь этот самый «магнит» появился передо мной в пространстве. Наутро после удивительного свидания я проснулась с ощущением дня рождения – в моей жизни произошло что-то новое, открывшее во мне необычное чувство. Внутри сияло Солнце, и все вокруг отражало его лучи, посылая их ко мне снова и снова. Это не было похоже на мою трепетно вначале безответную любовь к «д’Артаньяну», на мои чувства к литературным и киногероям, на мою любовь к актеру Василию Лановому и югославскому баскетболисту Крэшимиру Чосичу. Это не было похоже на смущенно робкие, неловкие чувства к мальчикам в школе.

Мне казалось, что кто-то удобно посадил меня на легкое облачко, и я, устроившись на нем, свесила ножки и любуюсь окружающим пейзажем. Внутри – легкость, подъем, восторг и удивление. Внутри – смешно и щекотно. Что-то екает под ложечкой счастливыми импульсами. Хочется петь, танцевать прямо в воздухе… Хочется прыгать на одной ножке, как в детстве.

Я, которая считала себя с детских лет незаметной-неприметной, удивлявшейся от того, что кто-нибудь из приятелей по летнему лагерному отдыху при встрече в городе узнавал меня; я, которая смущалась и не знала, как себя вести с мальчиками… Вот эта самая «я» вдруг, в один момент оказалась окутанной восхищением взрослого мужчины, и мне это понравилось. Хотя и было немного страшно. И незнакомо. Основным поводом для опасений были родители. Как они отреагируют на происходящее?! Представить себе их реакцию я не могла. Вернее, представить-то могла, но такой «грозный» вариант меня не устраивал.

В какой-то момент мысли мои, летевшие по кругу, остановились, и я подумала: «Александр Борисович такой взрослый, наверное, он сам как-то все это уладит, и с родителями тоже. А потом ведь еще толком ничего не ясно и не понятно, чего я переполошилась?»

Серьезные раздумья закончились довольно быстро. Более меня занимало новое состояние. Оно не было ни на что похожим. Эта ситуация не имела каких-то ключей, знаний, схем, кои могла бы я применить. И страшновато, и судорожно хочется бежать к нему. Нет, не бежать, а красиво, грациозно, с развевающимися на ветру волосами, идти. Идти, чувствуя дрожь в коленках, влажность в ступнях и горячий румянец на щеках.

«Да, господи, я же действительно пообещала прийти к концу рабочего дня. И продолжить печатание его статьи».

Неожиданно я увидела свое отражение в зеркале. Оттуда, словно из Зазеркалья, на меня смотрела красивая незнакомка с сияющими глазами и счастливой улыбкой.

Неужели это я?! Не может быть.

Для надежности я даже провела пальцем по старинному китайскому зеркалу, центр которого украшали изумительные пионы розового и белого цвета, окаймленные тончайшей золотой линией. Отражавшаяся красавица смотрела на меня из-за цветов, и эта отстраненность делала ее еще более загадочной.

Я разглядывала еще какое-то время эту картинку, включив в прихожей, где находилось зеркало, весь возможный свет: «Я – другая!» – ярко вспыхнуло в моих мозгах.

Потом словно ветер подхватил, и я закружилась по комнатам, жмурясь от солнечного света, наполнившего квартиру.

На пути кружения находился проигрыватель для пластинок «Ригонда» рижского производства. Сначала достала большой виниловый диск с записями романсов, но передумала. В старинных коробках родители хранили раритеты – старые тяжелые черные пластинки. «Трофейные» называл их папа. Это были пластинки, которые появились после войны. На них были записаны чудесные песни и инструментальная музыка. Все это исполняли зарубежные музыканты и артисты. На черной этикетке написано название фирмы, выпускавшей грампластинки – «Columbia». Я выбрала пластинку, на которой было написано «Miliza Korjus. The Great Waltz». И что-то еще, что я не разобрала.

Пластинка немного зашипела под иголкой, раздалось характерное потрескивание, шуршание, и вдруг по комнате поплыла волшебная музыка Штрауса. На этих пластинках вначале долго шло инструментальное вступление, а потом звучал вокал. И ангельский голос Милицы Корьюс под звуки вальса, исполняемого прекрасным оркестром, запел «На прекрасном голубом Дунае». Это было упоительно. Я закружилась, представляя себя в пышном бальном платье с кринолином, а рука моя лежала в руке воображаемого кавалера… Вальс я обожала с раннего детства.

Родители часто слушали музыку, когда выдавалась свободная минута, и с удовольствием кружились в танце. Танцевали они великолепно! Подряд могли пройти два тура вальса, то есть пластинку включали дважды, и они продолжали вальсировать. Меня – совсем кроху – брали на руки и танцевали втроем. Я обожала это кружение на руках у мамы и папы. Когда я подросла, папа научил меня танцевать и танго, и румбу, и пасодобль, и «фокс». Даже «бить степ», то есть чечетку, научил. Сам он степовал изумительно, при этом напевая какие-то американские мелодии. Он обожал Глена Миллера и его «Серенаду Солнечной долины». Ну и я тоже стала обожать и танцевать под эту музыку.

Радость и восторг прямо-таки булькали во мне. Голова закружилась, и я присела на диван. Отдышавшись, осмотрелась по сторонам и побежала заниматься домашними делами, чтобы потом уйти беззаботно гулять. Но я знала, какой прогулочный маршрут будет у меня сегодня. И смущение, и стеснение были явственно ощутимы, но «магнит» притягивал сильнее. Так хотелось вновь услышать его голос, почувствовать прикосновение руки – волнующее и словно обжигающее сначала, но обволакивающее потом. Хотелось смутиться под его пристальным взглядом, ощутить, как краснеют щеки. И снова пережить незнакомую доселе дрожь под коленками. Одним словом, погрузиться в волшебство вчерашнего вечера.

Дорога показалась очень короткой, и только крутой подъем в горку, на самой макушке которой располагалось здание суда, немного сбил дыхание. В коридор я вошла, слегка запыхавшись. Цокот каблучков был услышан сразу же, и у двери меня встретил, нет, встретили, нет, подхватили, сильные крепкие руки А. Б. Словно в продолжение вальса закружил по кабинету. Я попробовала освободиться, но этот маневр не удался. Левая рука оказалась на его плече. Ощущение ткани рубашки и особенный мужской запах – я уловила его еще вчера – волновали и в то же время успокаивали. На руках – уютно, надежно. И приятно, что уж там говорить.

Петров смеялся и сияющими глазами прямо смотрел на меня. Я подумала, что даже взрослые мужчины в такие минуты, видимо, слегка глупеют, потому что, смеясь, А. Б. все повторял:

– Алюша, ты пришла! Ты пришла! Ты пришла!

– Вам трудно, наверное, меня держать, я же тяжелая, – робко поинтересовалась я.