Дом этот собирались сначала реставрировать, и какая-то компания приобрела его, разобрала все стены внутри, все перегородки, сняла крышу, так, что остались только внешняя часть конструкции и стропила, потемневшие от времени. Но, по имеющейся у меня – в связи с одним из дел моей адвокатской практики – информации, хозяева передумали реставрировать строение, являющееся к тому же памятником культуры, построенным в тысяча девятьсот шестом году, а решили – в нарушение всех правовых норм – его снести, и на этом месте возвести новое сооружение со многими этажами, но работы приостановились. Дом так и стоял – только стены и стропила – и привлекал мальчишек из соседних домов играть внутри с риском для жизни в «войнушку». Как все перемешалось, тысяча девятьсот шестой год, «Прощание славянки»!

А оркестр в этот момент заиграл «Марш Преображенского полка» – бодрое и энергичное произведение. Народу вокруг музыкантов собралось много. Город, в котором половина жителей так или иначе связана с морем, к звукам военных оркестров привык. Раньше в парках и скверах, да и на городской набережной, частенько можно было услышать звуки духовых инструментов. Горожане буквально слетались на эти представления. Обязательно какие-нибудь карапузы в морских фуражечках или бескозырках начинали забавно маршировать не в ногу, вызывая умиление и улыбки взрослых. Так вот, появление большого числа слушателей вдохновило оркестрантов, и они заиграли вальс «Осенний сон» Джойса. Этот вальс я знала отлично. Когда-то учила его к экзамену в музыкальной школе и до сих пор довольно прилично могу исполнить на фортепиано. Музыка перенесла в детство. Вспомнилась школа, где мое умение музицировать привлекало внимание мальчиков и вызывало зависть у некоторых девочек. Вспомнила и своего педагога по фортепиано – Татьяну Дмитриевну Романовскую, которая после выпускных экзаменов на общем собрании подводила итоги нашему обучению. Совершенно неожиданно услышала о себе: «Елена должна обязательно продолжить обучение в музыкальном училище!» Я чуть со стула не свалилась. Все годы она меня пилила, критиковала, шлепала линейкой по пальцам и писала в дневнике разные малоприятные – не вызывающие ни у меня, ни у родителей восторга – замечания. И вдруг – музыкальное училище – как гром среди ясного неба. Соученики повернулись в мою сторону с удивленными лицами, а Татьяна Дмитриевна повторила: «Да-да, Лене – в музучилище». После некоторого замешательства, я мысленно нос-то, конечно, задрала, а как же! Шестнадцать лет – самое время нос задирать.

Будучи невысокого мнения о своих музыкальных талантах, я пожала плечами. И припомнилось, как мама, подбадривая меня в первые годы учебы в музыкалке, говорила: «Учись, учись, вот выйдешь замуж за военного, поедешь с ним в военный гарнизон, а в руках – профессия, будешь детей музыке учить и всегда на хлеб заработаешь!» Ни в восемь, ни в двенадцать, ни даже в пятнадцать лет я еще не думала о замужестве, тем более с военным и жизни с ним в гарнизонах. Хотя папа мой был офицером, мы жили всегда в городах, а не в гарнизонах, и непонятно, откуда у мамы возникали такие мысли.

Музучилище представлялось мне такой вершиной, куда для продолжения обучения могут попасть только невероятно одаренные люди. Программа музучилища ассоциировалась с записанными на пластинках музыкальными произведениями. Куда мне до них! – думала я. После слов Татьяны Дмитриевны пробежала мыслишка: «Хорошо бы сообщить родителям о словах педагога, может, похвалят и порадуются». Но быстро отказалась от этой идеи – неизвестно, чем обернется ситуация. А зря, конечно. Вот теперь, спустя много лет, уже бабушка, с удовольствием хожу на занятия к педагогу, беру уроки беглой игры на фортепиано. Вечерами тихонько музицирую дома на электророяле и счастлива. Вспоминать это приятно.

И все-таки музучилище в моей жизни появилось. Больше десяти лет я консультировала руководство училища по правовым вопросам.

«Осенний сон», как и мои воспоминания, закончился, и зазвучал вальс «Амурские волны». В этот момент солнце осветило стропила полуразрушенного дома и что-то сверкнуло. Нет, не сверкнуло, а, наоборот, зачернело. Одним словом, нечто необычное появилось. Я сфокусировала взгляд, прикрывая ладонью глаза от солнечного света. И мурлыча себе под нос, «славно Амур свои воды несет…», склонилась над ограждением площадки. Картина, представшая перед глазами, заставила прекратить пение и покрепче ухватиться за перила.

Я заметила, как, высвеченный солнечным лучом, под самым верхом бывшей крыши, в месте соединения двух старых балок, темнеет то ли ящик, то ли сундук. Очень странно, он словно висел в воздухе. «Как же он держится там?» – подумала я. Подумала в первую минуту. А во вторую стала энергично соображать: что это такое может быть? Рабочие покинули объект пару месяцев назад. Как же они не заметили «нечто»? Возможно, снизу его не видно было. А как же они разбирали крышу? Мысли роились в голове и немного жужжали. Возникло детское ощущение предвкушения приключения. Готовность к поиску, к решению загадки, к чему-то таинственному и захватывающему. Похожие ощущения возникали в детстве при чтении романов Жюля Верна, Вальтера Скотта, Майн Рида, Фенимора Купера, Роберта Льюиса Стивенсона, и, конечно, любимого Марка Твена. Почти что с самых первых страниц этих книг ладони у меня начинали гореть и чесаться, под ложечкой подрагивало, словно в предвкушении опасных приключений, щеки краснели, и я полностью отдавалась процессу чтения. «Тихоня с азартом в крови», – говорил папа, если заставал меня за чтением книг в таком состоянии. Иногда случалось, что увлекательная книга была спрятана под учебник или в ящик стола – прямо в раскрытом виде – и папа, заходя ко мне в комнату, довольно быстро определял, чем я занимаюсь, говоря:

– Сначала уроки, потом – чтение! – Книгу извлекал, бросал быстрый взгляд на обложку и резюмировал: – Прекрасный автор! Произведение – великолепное! Одобряю целиком и полностью! Однако приоритеты, – папа часто употреблял это слово в разговорах со мной, как и множество других взрослых и умных слов, – приоритеты таковы: сначала уроки, потом занятия музыкой, домашние дела, и лишь потом – и только потом, – он поднимал вверх указательный палец, – чтение. И очки не забудь надеть.

Что же это за ящик висит практически в воздухе, держась неизвестно как? Картины изощренного адвокатского ума, выросшего на сотнях или тысячах прочитанных книг и сотнях уголовных дел – одна другой ярче, занимательней и азартней – наполняли мою голову.

Сделалось жарко, ладони вспотели, зачесались, и под ложечкой знакомо задрожало. «Начинается приключение!» – подумала я, оглянулась по сторонам, словно ища кого-нибудь в подмогу, хотя вокруг, да и рядом никого не могло быть – выход на эту площадку только с моего балкона. Рядом – глухая стена соседнего дома.

Состояние радостного возбуждения попробовал, однако, успокоить то-о-оненький голосок:

– Ляля, ты что, спятила. Ты хочешь этот сундук-ящик достать? Не смей! – Тоненький-тоненький, но окреп и даже повысился.

– Тихо всем! – неизвестно кому сказала я вслух. – Ляля думает, – и засмеялась, но смех получился каким-то судорожным, глуповатым.

– Да-а-а, Ляля, подумай-подумай, дорогуша!

И, словно отвечая на мои мысли, духовой оркестр, который я даже, казалось, перестала слышать, вновь заиграл «Прощание славянки» – «трам-там-там-там, тара-тара-там…» и пошел из сквера, унося эту завораживающую мелодию вслед за своими инструментами.

Люди в сквере под впечатлением от волшебной силы искусства потихоньку присаживались на скамейки, а кто-то медленно прогуливался по аллеям.

Это знак, совершенно точно решила я, знак свыше! Марш и сундук как-то связаны между собой.

– Мама дорогая, я точно спятила! – повторила я, как заклинание, и посмотрела по сторонам. Но никого рядом не было. Провела рукой по лбу – он был мокрым. Вот тебе и воскресное утро!