Пару дней я молчала и никак не отвечала на его попытки снова наладить со мной «дружбу». Только лет через двенадцать, когда я давно уже была замужем, родила сына и дочь и отправилась вместе с мужем в отпуск по путевке в ГДР, мне на глаза попалась в парфюмерном магазине красная помада, и я ее купила. В номере гостиницы перед зеркалом в ванной комнате накрасила губы. Очень понравилось, и я вышла к мужу, чтобы продемонстрировать приобретение. Глаза у Эдика заблестели, он притянул меня к себе и поцеловал:

– Слушай, тебе так идет этот цвет. Почему ты никогда не красила им свой чудный ротик?

«Знал бы ты мою историю о первом опыте с красной помадой, не спрашивал бы», – но это я только подумала, а вслух произнесла:

– Значит, пришло время, если тебе нравится.

– Очень, очень, – как кот замурлыкал он и, облизнувшись, снова потянулся ко мне, – ах, какая ты у меня сладкая девочка-клубничка! Давай, не пойдем сегодня гулять вечером с группой, а..?

Так барьер был преодолен. Но эту реплику папину, как и многие его другие высказывания, мы с подругами иногда вспоминаем, смеемся и повторяем каждый раз с пониманием.

Агния обычно говорит при этом:

– Конечно, он просто переживал за тебя всегда, а тут увидел эту яркость и понял, что ты будешь еще больше привлекать к себе внимание мужского населения. Ведь он и тебе, и нам всегда говорил: «Вы в первую очередь должны думать о своей безопасности!» Он, конечно, мог тогда прочитать нам целую лекцию, и мы могли бы ее вполуха выслушать и тут же забыть. А вот такое – жестко, но доходчиво, не забывается никогда. Мудр был папа твой, ничего не скажешь.

– Да и переживания его понятны, – добавляла Мариша, – к тому времени четверть века в милиции проработал, из них в уголовном розыске – пятнадцать лет. Сначала сыщиком, потом начальником – понавидался всякого! И волновался страшно за единственную дочь.

Так вот… Припудрив носик, я завершила «наведение красоты», оделась и отправилась в суд.

А. Б. обрадовался моему приходу и пошел за пишущей машинкой. Рукописные листы в картонной папке с надписью «дело», сколотые скрепкой, лежали на столе. Машинка была водружена на приставной столик, стоявший перпендикулярно к большому судейскому столу. Обычно на этом месте сидели секретарь, прокурор и с противоположной стороны адвокат, если дело слушалось не в зале, а прямо в кабинете.

Я вставила чистые листы с копиркой в каретку и начала печатать. Печатала я довольно медленно, сдвигая линейку по написанным строчкам и разбирая текст, в котором было много зачеркиваний и исправлений. В кабинете, несмотря на вечернее время, все еще было жарко. Даже открытое окно не приносило прохлады. А. Б. поставил на свой стол маленький вентилятор с тремя лопастями, направив в мою сторону, нажал кнопку включения. Вентилятор весело и одновременно торжественно загудел, как пароход – «у-у-у…». Подувший ветерок принес прохладу и облегчение, однако волосы от движения воздуха стали разлетаться. Я быстро заплела косу и продолжила работу. Стук-стук-стук – неровный ритм движения клавиш и слегка высунутый от усердия кончик языка выдавали мое старание. Петров что-то писал, я печатала.

– Может быть, чая хочешь? Я поставлю чайник? – поинтересовался он деловито.

– Нет, спасибо, чая не надо, стакан воды можно?

А. Б. налил воды из графина, стоящего на столе. Я выпила и, двигая линейку вниз по листу, продолжила печатать. Вторая страница подходила к концу, когда я заметила, что А. Б. смотрит на меня.

– Что вы смотрите так?

Он улыбнулся, слегка покраснел и сказал:

– Нет, нет, ничего, печатай.

– Вы не смотрите на меня, это отвлекает, – попросила я.

Заложив в машинку третий лист, я снова увидела, что А. Б. как-то странно глядит в мою сторону. Взгляд был непонятный. Что это значит, когда так смотрят? Стало как-то не по себе. Я смутилась, опустила глаза, замялась и попросила еще раз:

– Если вы хотите, чтобы я допечатала страницу, перестаньте на меня смотреть.

– Все, уже перестал.

Взглянул на часы, слегка хлопнул ладонью по столу и сообщил:

– Так, на сегодня работа закончена! Довольно трудиться, восемь часов.

Я подсчитала, что на печатание двух листов у меня ушло полтора часа. «Прямо черепашья скорость, – критически оценила я свои способности, но вслух ничего не сказала, – наверное, он больше не попросит меня о помощи». В этот момент до меня дошло, что я не закрепила полностью каретку пишущей машинки, поэтому лист съезжал вниз и приходилось все время поправлять листы. Краска стыда подступила к моим щекам, но сказать о своей оплошности вслух, конечно, не осмелилась.

– А вы будете проверять напечатанное? – поинтересовалась я.

– Нет, хватит уже на сегодня трудов, ты, вероятно, устала – так старалась. Главное – есть задел! Я утром приду пораньше и просмотрю с карандашом. Договорились?

Я кивнула, поднялась из-за стола и решила, что вполне успею заехать к Маринке – это две остановки на троллейбусе – и вместе с ней пойти погулять к морю. Погода была прекрасная, жара немного спала, долетавший в окно ветерок освежал. Петров закрыл кабинет на ключ, и мы подошли к входной двери. Оказалось – она закрыта кем-то из уходивших ранее.

– Сейчас открою, – произнес А. Б., поставив портфель на один из стульев, стоявших, как в кинотеатре, у стены для граждан, пришедших в суд.

Я стояла у стены рядом с дверью. Петров подошел с ключом и оказался совсем близко от меня. «Сейчас откроет, и пойду», – только успела подумать я, как А. Б. вдруг резко повернулся ко мне и, глядя в глаза, произнес:

– Я должен тебе кое-что сказать… Я хочу тебе признаться… Я попросил, чтобы ты пришла не потому, что сам не мог напечатать… а потому, что… ты мне очень нравишься! Я не должен тебе это говорить, но молчать – выше моих сил. Я не знал, что сделать, чтобы ты пришла, а тут судьба сама распорядилась. Аленушка, ты мне очень нравишься… – на одном дыхании произнес он и взял в свои ладони мою руку. Ладони были сухие, горячие, крепкие, но держал мои руки он очень бережно. Я чуть не потеряла сознание от неожиданности происходящего. Голова моя закружилась, а ноги как будто исчезли.

Когда часа через два я звонила в Маринкину дверь, от обморока меня отделяло только чудо.

– О, отлично, но где это ты запропастилась? Заходи, бабуля как раз пирожков напекла, будем чай пить. Да что с тобой, ты отчего дрожишь, и лицо… пятнами какими-то… красными, и тушь размазалась. Садись, рассказывай, в чем дело?! И почему так поздно – уже одиннадцатый час?

Мы зашли в уютную Маринкину комнату, где всегда царил идеальный порядок, все сияло и блестело – бабушка Евдокия Андреевна держала дом в образцовом виде. Марина принесла из кухни кружки, салфетки, блюдо с пирогами и банку домашнего варенья из ранеток – моего любимого. Дружба наша была столь крепкой и постоянной, что даже наши домашние знали вкусы каждой из подруг. Моя мама всегда ставила Маринке к чаю ее любимое вишневое варенье, меня у Маринки потчевали яблочным, а в доме Агнешки стол всегда был накрыт, как на праздник – ее папа чем-то таким заведовал.

– Так, – деловито обратилась ко мне подруга, – пей, ешь и рассказывай!

Я перевела дух, глотнула из кружки и… заплакала.

– Ты что, Леля, тебя кто-то обидел, что-то случилось, неприятности какие-то? – быстро перебирала варианты Маня (иногда я называла ее так).

– Нет, никто не обидел, наоборот, приятности, только я не могу от них в себя прийти.

Заботливая подруга убежала в ванную и принесла влажное полотенце.

– Протри лицо, возьми зеркало… Давай я тебе вытру тушь, а то ты на енота похожа. – Маришка крутилась вокруг меня, как ее бабушка обычно обихаживала нас.

Смытый с лица «енот», съеденный со слезами пирожок сделали свое дело: я немного успокоилась.

– Ну вот и хорошо, и замечательно, – приговаривала Маня, поглаживая меня по руке.

– Что, кто, где? – Она заглянула мне в глаза, которые снова были на мокром месте.

– Ох, Маня, даже не знаю, как и рассказать. Если бы сейчас с Марса или Венеры прилетел кто-нибудь и заговорил со мной, я бы меньше удивилась.