Никита Самохин «Растеклось на востоке утро…» Растеклось на востоке утро, Первым светом смывая тьму, Как пшеничный сноп златокудро, Зреет в юном сквозном дыму. Но зорюют еще раины В сладкой вязи последних снов, И ковыль не поднял седины, Чтоб узреть молодую новь. Только сны не в ладу со мною, Лишь порою мирит нас хворь. Не прощалась она с луною В предвкушенье медовых зорь. «Кричащих душ нехитрая страна…» Кричащих душ нехитрая страна, Уже давно привыкла ты к наркозу. Но точки ставит жадная луна: «Кобыле легче, если баба с возу». А прежний мир уходит из-под ног, Скребется в души свежая зараза, И гложет кость породистый щенок, Охотно чая нового приказа. «Дремлет ветр…» Дремлет ветр. Недвижна занавеска. Дремлет степь в удушливом плену. Только россыпь мертвенного блеска Травит душу пыльному окну. Расползлось по хутору томленье, Смазав марью шлях и курени. И луна, обласканная ленью, Улеглась на хрусткие плетни. Тает ночка в куреве прозрачном. Знать, к утру не сгинет пелена, И зарю с безмолвьем буерачным Мне встречать у пыльного окна. Раб страха Ты не пей мою кровь, комар. Есть еще для нее работа, Хоть и вся моя жизнь, кошмар, Стала частью твоей охоты. И пускай нынче худо мне, Все же донором быть терпимо, Если скрыться в умильном сне, Где невзгоды проходят мимо. «Велик и славен мой народ…» Велик и славен мой народ, Иным душа его – загадка. Всегда плывет, отринув брод, Туда, где горько, а не сладко. Не в этом ли вся наша суть: Нырнуть во тьму, алкая света, И наплевать на легкий путь, Презрев безликость трафарета. «Мне бы хищный огонь залить…» Мне бы хищный огонь залить, Что в душе породила новь. И заречься напрасным злить Разбитную казачью кровь. Но не знает покоя нрав. Он терпел уже докрасна И, покорную смерть поправ, Возрождался из пепла сна. Где сегодня твоя звезда, Простосердная отчья стынь? Или смолкли твои уста На руинах родных твердынь? Может, годы тебя вернут, Сделав прошлым стезю обнов, И ракитою станет кнут У могилы твоих сынов. «Раскудрявился Дон своевольный…»
Раскудрявился Дон своевольный, Пляшет зыбь в ледяной черноте И срывается берег бездольный, Растворяясь в голодной воде. Так и мне доведется однажды Обрести неизбежный покой И познать утоление жажды, Став минувшим природы донской. «Пригорюнилась ракита…» Пригорюнилась ракита. Пряди ластятся к земле. И бурьян ворчит сердито, Вторя киснущей ветле. Нет пичужьей канители. Дрема кутает поля, Точно гнезда опустели В кудлах сонного былья. Лишь меня прищур заката Не влечет в глубины сна, Чтоб душа быльем лохматым Наслаждалась до темна. Город не мой Город не мой ставит ласково сети, Жаждая рыбы, которой на свете Больше не надо уже ничего, Кроме того, что веками мертво, Но сохранилось и радует взоры Амбициозной, расчетливой своры Скользких сердец. Только прочен кукан И непреклонен немой истукан — Город Петра, город прозвища Бланка, Пахнет его неживая изнанка Тленом людским, но мила косяку Скользких сердец, подчиненных быку. «Гляжу назад, а там – одна зола…» Гляжу назад, а там – одна зола — Остылый тлен моей недавней были, Где щедрый гнев и жадная хвала Давно в мангале брошенном остыли. Но правит пламя русскою душой, Берущей жизнь в грядущей зарянице, Покуда новь не тронута межой, А журавли важнее, чем синицы. Евгений Кравец Желтые шатры Вновь пришла зима, лишая сил, Колкая метель вот-вот нагрянет. Сонный вечер на привал разбил Желтые шатры под фонарями. Истлевают искры естества, В памяти – рябины капор куцый, Вероломно новая глава Жизни нас неволит обернуться. Но неосязаем буйный ход Времени, бурлящего в аортах. И глаза направлены вперед, И трещит надежды шнур бикфордов. |
