«Давно уже не было пасмурных дней, как этот…» Давно уже не было пасмурных дней, как этот. Дрожит и пригибается холодное небо, как лист железа или беззвучной жести. Из этого дня не вырваться, не убежать, не хочется быть ни врозь, ни вместе. Снега за окном, и птичьи кресты, и ветки спеленаты сном, прохожие редки в моем захолустье на самом краю оврага, где спит на дне до весны стеклянная грязная влага. Да, день, как ты, холодный и беспощадный, но, может быть, завтра все же наступит новый — другой, не знаю, какой, веселый и теплый, хотя у марта в подоле мало таких подарков. «В поэзии – соперник, в прозе – раб…» В поэзии – соперник, в прозе – раб. Хрестоматийные не выцветают строки: «В стихах он был силен, а в жизни слишком слаб», и осуждают тихим голосом пороки людей умерших и давно минувших дней дела, слова и искренние слезы бессилия, и строфы про коней, и в гроб сосновый кем-то брошенные розы. А я когда-то знала наизусть, да и сейчас, конечно, вспомню про пыльные холмы, про Русь и грусть, за шеломянем-рубежом другие хóлмы, на них ночная мгла, и в сердце входит тихая игла и вышивает, песни распевая… Ты знаешь – я пока еще живая! Третий 1 Рваные раны, шрамы, на теле рвань, В клочья дни и недели, наверно, дело – дрянь. Губы в лохмотьях – весенний авитаминоз. Я не хотела, но в этот раз все всерьез. Нет, не прошу, не надо, Просто лягу на дно Тихой печальной рыбой — Мне все равно! Берег песчаный, ракушки, Солнечный плеск в реке — Зайчик полощет ушки… Мы не знаем, что рядом, кто это невдалеке. 2 Кто он, третий, вечно идущий рядом с тобой? Т. С. Элиот Спички, специи, разноцветный картон — буду суп варить, плиту разжигать и бумажных зверей мастерить. Буду читать в интернете статьи про морской планктон… Может быть, даже я научусь курить. Но никогда – ты слышишь! – я говорю: никогда Я к тебе первая не подойду, не жди! Это гордыня, да, горе, а не беда… Я не знаю, кто там стоит, Что меня ждет впереди. Кто это, третий, идущий рядом со мной? Не разглядеть его сквозь пелену дождя… На голову мне падает ливень тяжелый и ледяной. Я улыбаюсь, ладони от головы отводя. Чем же мы жили? – только этим, мой друг, Что после смерти нашей другим невозможно найти. Хрупкие рукописи не запылают вдруг, Но устилают листьями пройденные пути. Кто это, третий? Дождь у него в волосах, А в ладонях трава, а в кармане — живая мышь. Что он читает в книге, что лежит на его весах?.. Время уходит, а ты, мой друже, молчишь. Время уходит, но не уходит он. Я не скажу тебе, что тебя люблю. …Спички, специи, разноцветный картон — я куплю все это, непременно куплю!.. 3 Ты знаешь – в овраге трава, А во дворе дрова, А в ограде церковной стоит она, У нее болит голова, У нее добрый молодец на поводке, Если случится паводок, Она поплывет по реке В лодке веселой резиновой и надувной С тихими песнями, гребнем узорным, Со старинной трубой подзорной… Лодка плывет по реке стеклянной, В шелухе ледяной. Голубые дали, заплаканные дома, Жили-были, млели, дышали… Так и прошла зима, И в овраге вырастут травы и спрячут тебя с головой. Раз я тебя люблю – ты навсегда живой. Проволока
1 Ржавая проволока твоих стихов Ползет, цепляется за рукава. Ежевичный кустарник вытаптывает жена — Милая, ты навсегда права! Мусор, истлевшая рухлядь… Стоп! Кто там сказал, что они не горят? Их потихоньку источит жучок Или плесенью зарастут. Где твой клинок? Где твоя свирель? Где твой посох в белых цветах? К белой руке прирастет кольцо, К белой березе – листва. А тут? К праху приложится прах? 2 В поезде ночью темно, как во рву с водой. Пей не пей, конец один – Волгоград. За окном пейзаж, объеденный тьмой, Коридорные лампы дорожкой лунной горят. Открывай тетрадь – мотыльки стремятся на свет, Со страниц срываясь, – к Луне, к фонарю, к Луне. Кто твой друг? Кто твой враг? Где любезный оскал? Чей лукавый совет? Что ты скажешь мне? Что тетрадь твоя скажет мне? Ты стоял на Гунибе, в бездну боялся упасть, И в Нарын-кале на ворота позора плевал. Гауптвахта, Марлинский, из каменной пасти вода лилась… А меня ты любил? Скажи, ты меня любил? Это маки в руках, это водкой напитанный мозг. Воздух в старом Дербенте майский, страшный, чумной. Кресло залито коньяком, и со свечки капает воск. Посмотри на меня, поговори со мной! Открываю тетрадь – только проволока стихов — Дольник, ямбы, анапест, коричневый горький дым. Это горы аварских, кумыкских — переводных штрихов: Ах, элегия белая! Ах, глубокий зиндан! Как упрямо волны Каспия лижут твердь! Виноград рождает выцветшая земля… А в тетради вяжет стихов узелки поэт: Вот Багаутдин, вот Муса, а вот Магомед. На твоей работе после твоих похорон В белой папке найти твои – не твои стихи: Дагестанской тетради чума – чужие страсти, грехи В твоих рифмах, твоих словах… Ты не умер, ты просто вышел покурить. |
