А однажды, уже весной следующего года, пришёл с работы и объявил, что трест организует садоводческое общество, выкроили себе в тех краях, неподалёку от Волги, хорошее место. Техника основная ещё там, можно быстро провернуть это дело, расчистить территорию, причал временный соорудить, с речпортом договориться о небольшом продлении одного из маршрутов. И не взять ли им тоже участок?

Мать сначала была против, далеко, мол, да по Волге плыть, и вообще, зачем оно надо? На рыбалку и так, без дачи, съездишь, овощей и в магазине, и на базаре завались. За яблоками зимними сестра её, из Иловли придонской, каждый год зовёт. Хоть на «полуторке» езжай да загружай – и у сестры с мужем-агрономом сад большой, и в совхозе на сборе за два дня центнер заработать можно. А уж арбузы, дыни да тыквы – быковские, воропоновские, котельниковские – их по осени в каждый двор продавать привозят, горы целые, чуть ли не на этажи закатывают. До пятака за кило дело доходит. Но отец объявил, что уже согласился, и его даже избрали в организационно-учредительную комиссию. Мать поворчала для виду, а он, девятилетний, с криком «Ура! Дача!» повис на крепкой отцовской шее.

Так когда-то началась их дачная эпопея. И вот, похоже, она шла к концу…

…В кресле съёженно сидела какая-то пожилая сухонькая женщина. Зелёный полумрак мешал разглядеть её получше, но он от неожиданности уже забыл, что хотел отдёрнуть штору. Постояв секунду, прошёл во вторую комнатку и даже прикрыл шаркнувшую дверь.

Лет десять назад уже случалось похожее. Он был в отпуске и неторопко жил на даче один. Как-то, рано утром, до солнца, собрался в Лещёвку за грибами. Стоял июль, почти во всех соседских домах кто-то обитал, поэтому, уходя, он не стал запирать от чужих дверь на замок. К полудню вернулся и застал в доме незнакомого пошарпанного мужичишку. Тот, уже отобедав подручными продуктами, сидел в кухне за столом и нагло курил. Скандал он решил не подымать, за много лет такое случилось впервые. Денег в доме он на видном месте не оставлял. Новый, дорогой и броский, перочинный нож лежал у него в кармане, и взять-то вроде больше нечего было. Лопаты, шланги да посуду тогда не воровали… Ну зашёл, пожрал, пусть уматывает. Равнодушно и даже брезгливо он прошёл в комнату, закрыл дверь, стал молча рыться в письменном столике. Мужичишка, сообразив, в момент смылся.

И сейчас он поначалу тоже рассчитывал на подобное, стоял в комнатке у окна, здесь-то отдёрнув занавеску, прислушивался.

Из большой комнаты донеслись шорохи, тихие шаги.

«Уходит, – подумал он. – Надо в окно глянуть: кто такая. Сейчас дверь входная скрипнет, и выйду».

Но дверь молчала, а вот в кухне вроде что-то скрипнуло.

И он пошел туда.

Но пожилой сухонькой женщины в кухне не было. Там, в стороне от стола, сидела на короткой лавке худенькая темноглазая девушка. Это в зелёной темноте она показалась ему чуть ли не старухой.

Бомжих всяких он видел много, в том числе и в здешней округе. Одёжка на девчонке тоже была вполне бродяжьей. Нетолстый платок или шарф, а поверх него тёмная, кривоватая, залоснившаяся от времени беретка. «Болоньевая» куртка в масляных пятнах, старые косолапые ботинки. Потёртые, перемазанные сажей, с резиновыми мурашками на ладонях, садовые перчатки.

Но бомжовая одежонка совсем не подходила к её полудетскому и, от бледности, аккуратному лицу, на котором не было ни испуганности попавшегося зверька, ни наглой хитринки или тем паче пьяно-табачной коросты и печати соответствующей озабоченности. С большими, тёмными от холода, простуженными губами, какими-то чуть обиженными глазами, простецким курносым носиком, она больше смахивала на пацана, который, в отсутствие матери без разбору надев на себя чёрт-те что, целый день шлындал с дружками по улицам, чердакам да подвалам, гонял на примёрзшем пустыре какой-нибудь дырявый мяч с местной помойки, съезжал на пузе с горки… А потом, голодный, полетел домой, в подъезде кое-как оттёрся, заправился и вдруг озаботился, наконец заметив, что молния на ботинке лопнула, на рукаве дыра, штаны в краске какой-то и пуговицы нет. И что ему сейчас за это немало попадёт…

Он сел у стола на табуретку, растерянно соображая о чём говорить. Был бы парень или постарше мужик, а тут девчонка. Но она, чуть прикрывая серым кулачком припухшую щёку, заговорила сама. Казалось, что голосок её звучал откуда-то из подпола, половинки некоторых слов она сбивчиво «проглатывала», словно торопилась сказать самое по её мнению главное, покуда хозяин не начал предпринимать что-то решительное.

– Вы, вы не думайте, дяденька, я ничего не брала здесь, не украла. Я только зашла погреться немного… Вы… вы прове… ттье… я ничего не взяла…

– А это мы сейчас узнаем, – решил он для разрядки немного пошутить. – Я тут в подушку тыщу долларов спрятал от жены на непредвиденные рыболовные расходы, пойду гляну…

Девушка на мгновенье замерла лицом, но следом, как-то с трудом, будто вспоминая что-то давно забытое, улыбнулась. Она вроде даже распрямилась, словно с плечек её немного сполз невидимый груз…

– Тебя как зовут-то? – Он встал, поставил на табуретку привезённую сумку с провизией.

– Вера…

– А меня Юрий Николаевич, будем знакомы, коли довелось. Так, Вера… Ты есть-то хочешь?

– Хочу, – как-то быстро и простенько ответила она, но тут же снова съёжилась, опустила голову, лицо её наполовину скрыла наклонившаяся беретка.

– Да не стесняйся. Я тоже хочу, – он опять взял было шутливую ноту, хотя быстро почувствовал неуместность такого тона. Но и сразу всерьёз допрашивать пришелицу, – откуда, мол, куда и почему, ему что-то мешало. Так бывает, когда вдруг прилетит и сядет совсем рядом какая-нибудь вольная серенькая птичка-невеличка, и ты стоишь, боясь слово сказать или ногой двинуть – чтоб не улетела…

Он выложил на стол высокий термос и несколько пакетов, один из них, большой и помятый, сразу положив к стене, поближе к двери.

– Это для медведя… начинающего, – опять сбился он на шутку. На этот раз Вера снова попыталась как-то немо засмеяться и даже встала с лавки.

– А я знаю, про кого вы говорите. Про щенка. Я ведь как сюда, в дом ваш, попала. Шла по улице, а тут собаки, свора целая. Я испугалась, одну ка…итку толкну – закрыта, другую… А ваша открылась.

«Вот Мироныч даёт, и калитку не запер!» – уже бездосадно подумал он.

– Да ты садись за стол, а я щас попробую воды в колодце набрать, тут рядом, на соседской даче…

Он взял пластмассовое ведерко, вышел во двор, перемахнул через редкозубый заборчик, оказавшись на даче Мироныча. Размаскировав колодец, укрытый от разбойников старыми досками и плёнкой, открыл замок на сыровато разбухшей крышке и через минуту выудил из тихой тёмной глубины полведра серой, тяжело покачивающейся в помятом ведре воды.

Вернувшись, он заметил, что пакеты на столе уже не лежали кучей, видимо, Вера сначала хотела как-то образить стол, но потом не решилась. Она по-прежнему сидела у стены на лавке.

– Вот так, порядок… – сказал он, – где-то тут мыло, умывальник, щас мы его подвесим на улице на законном летнем месте. Пойдём, пойдём, руки сполоснём.

– А если кто-то увидит вдруг? – Вера нерешительно смотрела на него.

– Чего увидит? – не понял он.

– Ну… меня ж тут никто не видал никогда… С вами…

– Вот и поглядят. Скажу, племянница помогать приехала.

Возясь с хоботком умывальника, он не заметил, как при слове «племянница» глаза Веры вздрогнули и, чуть блеснув, стали даже другого цвета, вернее, как бы вернулись из вынужденно-тёмного в привычный и естественный. И когда он, наладив умывальник, глянул на неё, то удивился посветлевшему лицу и чуть зеленоватым глазам. Ну, может, превращению этому способствовало и солнышко, неожиданно осветившее залепленное газетами кухонное окошко.

– Вот и погодка налаживается. – Он аккуратно снял с гвоздиков, вбитых в раму, пожелтевшую, в плесневелых оспинках, газету. – Да будет свет! Ну, пошли, пошли… Полотенце чёрт знает где искать, вон возьми какую-нибудь тряпку почище. Там их узел целый, в комнате на диване.