Через пару минут они уже сидели друг напротив друга. Это было чем-то похоже на то, как незнакомые попутчики, ничегошеньки не зная друг о друге, собираются поесть за неказистым столиком старого плацкартного вагона.

– Значит, собаки загнали тебя сюда?

– Ну да… Они, когда поняли, что я им поесть ничего не дам, дальше побежали, а одна… жёлтая такая, с щенком лохматым, представ…яете, – протиснулась сквозь пруты калитки, и ко мне… Я к дому… дверь машинально дёрнула, а она открылась…

– Да уж… Калитка открылась, дверь, пожалуйста… Заходите, мы вам рады. Председатель наш очень гостеприимный руководитель.

Вера совсем не поняла слова о каком-то председателе, но явно смутилась, услышав в его голосе раздражение.

– Ты ешь, ешь. Я не к тому… – Он подлил ей чая в дымящуюся теплом железную кружку, которую она держала двумя руками, согревая крепкие, даже грубоватые ладони, не по-девичьи коротковатые пальцы с тёмными подногтёвыми дужками.

– Ты не обижайся, ты действовала, так сказать, на инстинкте самосохранения, а это чувство, к счастью, пока сильней слабо ещё привитых нам понятий о частной собственности. «Что-то я не то плету. Она вон еле глотает, зуб, что ли, болит?..» – подумал он. – Так, ладно философствовать, давай ешь. Ты, случаем, не постишься? – «Ну, вот опять ляпнул не вовремя голодному человеку…» – А то пост два дня как начался, у меня жена соблюдает и меня вербует. Но поскольку я, так сказать, в дороге, то и яйца положила, и даже колбасу… Ешь, ешь. Килька вот. Света уж три месяца тут нет, электроплитку не включишь, газ в баллоне тоже кончился, вот даже чай горячий из города привёз. А буржуйку уж лет десять не ставил, и не помню где она там, в сарае. Ты ешь, ешь… Мироныч приедет, я у него ещё супчик заварю, растворимый без осадка.

Вера снова насторожилась, услышав про какого-то Мироныча.

– Это председатель колхоза нашего дачного. Тут налёт был, вот он ездит, разбирается. Ты ничего не слыхала, не видела? Ты вообще откуда идёшь-то?..

Вера и так ела кое-как, а услышав про председателя и налёт, вовсе перестала, даже руки убрала со стола.

– Я… ничего не слышала… Я за озером была, на дд…угих дачах… не этих… Я там в домике одном три дня жила… тихо… – Глаза её снова начали темнеть. – …Я сейчас пойду… Спасибо вам… У меня в Слободе знакомые есть… Я поеду… Я сейчас пойду, – всё больше отстраняясь, повторила она.

Он тоже почувствовал, что тонкие тёплые ниточки, вдруг слабо соединившие их, натянулись и уже обрываются одна за другой. После недолгого и вынужденного его гостеприимства всё справедливо возвращалось к тому моменту, когда он вышел из комнаты в кухню и впервые увидел её на лавке у стены. Да он, честно говоря, и не сильно внутренне сопротивлялся этому.

«…Ну пришла, так вот попала в дом к нему, накормил он её, можно и денег немного дать, у неё вряд ли они есть, чтоб до Слободы доехала, до переправы в город. Мало ли что ныне случается. А может, девчонка и не так проста да тиха, как кажется. За озером жила в даче, тоже чужой… При любом раскладе, кто ж это зимой по нетопленным дачам бродит, скрывается, можно сказать… А питалась как? Рыбку, что ль, ловила? И не жалко для голодного, и мало чего там, на дачах, зимой найдешь, но ведь чужое без спросу брать приходилось. И как же она в ту, заозерную, дачу попала? Через окошко, что ль? Выходит, что умеет открывать? А может, и другое совсем… С родными поругалась да ушла впопыхах из дома, а потом растерялась, в историю какую-нибудь влипла. Или родители, алкаши чёрные, сами девку выгнали или побираться, приворовывать заставляют. Чего ныне не встретишь. И каждому не поможешь при всем желании…» – размышлял он, шкрябая ложкой в консервной банке. Но размышлял всё же как-то неуверенно, словно силком отворачивался от этой, невесть откуда и почему заявившейся в его жизнь Веры.

«Так… Это ей на двухчасовой автобус идти надо. На котором Мироныч приедет. Чтоб засветло в Слободе знакомых своих найти. А уже двенадцать скоро…» – думал он.

– У тебя документы-то есть? – Он встал из-за стола, прошёл в комнату, поднял там сидение дивана, доставая из «потайного» места ножовку и молоток.

– Нету… – донеслось из кухни.

– Как, совсем никаких нет? – Он вернулся в кухню, положил инструменты у стены и снова сел за стол.

– Совсем…

– А… давно ты ходишь тут? Где живёшь-то постоянно, прописана где?

Беретка, наклонившись, снова скрыла почти все её лицо. Вера молчала.

– Ну, ладно, тут не милиция, успокойся. Хочешь – пойдём, поможешь мне пробоину вражескую заделать в сарай-вагоне.

– Я лучше тут побуду… немножко, – покачала головой Вера. – На столе прибе…у, подмету…

– Ну сиди. Можешь прилечь, отдохнуть. Вон там, на диване. Идти тебе на автобус пока рано, отдохни. Часок ещё… – невольно нажав немного на последнюю фразу, сказал он. – Холодновато, конечно, но ты, видать, закалённая. Приляг, приляг. Там в головах одеяло скрученное, ватное, толстое. И подушка… с долларами!

Нет, ему всё равно почему-то хотелось подбодрить её хотя бы дурацкой шуткой. Не заметил он, как Вера опять внутренне сникла, вдруг услышав выделенное «часок ещё». Он-то сказал и сказал без особого намека, но она слишком чутко воспринимала всё и «часок» поняла как предупреждение…

– У тебя что, зубы болят? Это, Вера, от недоедания… – продолжал он неуклюже шутить. – Бабушка моя, на Украине, как, помню, говорила? «Голова, Юрик, болыть? А ты пойишь полутьше, пройдёть усё». Хохлы мудрые люди. Но мы маленько пойылы уже, а ты там вон, где зеркало, в тумбочке ещё пакет с лекарствами посмотри, анальгин найди, а заодно тюбик с мазью… зелёный такой, я сторожу обещал. И ложись, говорю, ведь устала, не стесняйся… Тебе лет-то сколько?

– Сем…адцать, – после небольшой паузы, чуть проглотив слово, ответила она и как-то настороженно, даже жёстко посмотрела на него.

Эту настороженность он понял, когда уже шел к вагончику.

«Это ж она испугалась, что я… И годок-другой сбавила себе, до несовершеннолетия… на всякий случай… Вроде защитилась немного… – шаркая ножовкой по мокрой вязкой горбылине, думал он. – …И поглядела-то вдруг, как на волка какого. Ох, Господи… Видать, приходилось уж от волков двуногих отбиваться. От кобелей, точнее… Куда ж он провожает-то её, в какую Слободу? Нету у нее там никого. Если б кто был, она туда давно уж как-то добралась бы».

– Вот что, Вера, – сказал он ей, вернувшись в дом и укладывая инструмент обратно в диван, на который она так и не легла. – Я к тебе в душу не лезу, но давай-ка рассказывай потихоньку как и что у тебя вышло. Может, я посоветую чего… Анальгин-то нашла, выпила? Вот и хорошо. А то тебе зуб твой и говорить не даёт. Чайку ещё хлопни. И рассказывай. Не торопись.

Окно в кухне уже не светилось внезапной жёлтой теплынью, но для Веры, похоже, услышанное «не торопись» опять вспыхнуло маленьким лучиком. Пятнистая сероватая бледность на её лице как-то выровнилась, порозовела не только чуть распухшая от зуба, но и другая щека.

– Температуры нет у тебя? – заметив неожиданный румянец, спросил он и запросто приложил ладонь к её лбу. – Нет вроде. Да что ты дрожишь-то, чай, говорю, пей. Скоро Мироныч придет, ещё скипятим. И вот что… Снимай-ка убор свой. И платок этот. – Через секунду вялая беретка уже висела на крючке вешалки. – Я сейчас… – Он пошёл в дальнюю комнату, где стоял большой старомодный шифоньер, открыл скриплую дверцу, что-то нашёл и вернулся в кухню. – Вот, шапочка дочкина, с ушами, шерстяная, надевай. И вообще потом ещё глянем. Кофту там, штаны… сапожки где-то были… Тут добра всякого море скопилось, каждый год везём да везём, не расстанемся. И правильно, вот и пригодилось. Согрелась маленько? – Он сел за стол напротив неё.

Без тёмной беретки и толстого платка, в синей, с какими-то белыми петухами, шапочке Вера и впрямь стала выглядеть совсем по-девчоночьи. Но плечи её заметно обмякли, чуть ли не пошатывались. И ему почему-то вспомнилась та хрупкая зелёная былка в чесночной грядке, которая в холоде как-то держалась, а от внезапного тепла сломалась на землю.