Связь прекратилась. Это террорист выхватил у водителя микрофон:

– Вы, падлы! – возвестил он пляшущим голосом. – Если хоть что-то из вас… – он поперхнулся и закашлялся. И в это самое время очередь вырвалась из дула автомата и прошила подголовник сиденья, на котором никого не было.

И Куимов увидел, что террорист не знает, куда девать руки с прыгучими пальцами.

– Мы будем вести себя смирно, – неожиданно громко сказал сосед Куимова.

За то время, что Геннадий скитался по морям и около них, через его судьбу много прошло моряков, которые запомнились. Например, тот же Толя Родан. Умеющий жеребячиться к делу и не к делу. И вот это жеребячество ему запросто прощали, а вот молчаливую задумчивость, позу роденовского «Мыслителя», явно простить не могли, потому каждый норовил залепить ему по уху.

И Куимов понял, что сейчас, чтобы совершить что-либо аховое, ему не нужно искать губами, какой наиболее проводимый тепло металл. Он должен войти в чью-то шкуру, влезть в бесшабашность чьей-то судьбы и, презрев призывы стать иным, ринуться на безрассудство. Ибо никто из тех, кто едет рядом, по всему видно, на это не способен.

Скуластый парень был в двух шагах, один из которых, коль Куимов на него набросится, пролегал через чью-то сумку, упавшую на бок. Она же мешала парню двигаться по проходу, потому он ее то и дело подфутболивал.

После длительного общения пассажиры как бы разом почужели, будто бы давая террористу понять, что не имеют друг к другу отношения. Даже тот, который вовсю кадрил соседскую девчонку, теперь упекся фигурой чуть ли не до пола, стараясь даже не смотреть в ее сторону.

Сколько-то достойно вели себя двое: мариман, что сидел подле Куимова, и сам Геннадий.

Он рассчитал, что, если разом возникнет у подмышки скулатого, то первым же ударом выбьет из рук автомат, который он неумело держит под ходящей туда-сюда рукой. Потом захватит голову «совком», и вот нужен будет кто-нибудь подстрахующий, на случай, если шея у него окажется слишком тренирована для удушения.

Куимов не знает, утомляли ли пассажиров привязанности, а вот отчужденность явно жевала душу, потому все выглядели забитыми и раздавленными.

«Раз! Два!..» – мысленно начал отсчет Куимов своему безумству, и в это время автобус сильно тряхнуло, видимо передняя часть, а может, и сами колеса подвернулись, и под визгливый ор железная махина стала опрокидываться.

Геннадий успел кинуться на пол, и в это время над ним, кажется, просвистели ноги террориста, обутые в туфли с желтыми подошвами. Эти подошвы, словно палые листья, мелькнули в глазах, и тут же их застлал удушающий туман. Это лумнулось об Геннадия чье-то обмякшее тело.

Он очнулся, когда услышал до конца неразвившийся голос и понял, что на нем лежит та самая девица.

Пошевелился, положил ее рядом с собой. Под боком хрустело стекло.

В какую-то щелку виделось, как от самых глаз восходит взметающая карусель пурги.

– Держись за меня, – сказал девке Куимов и стал ползти на какой-то просвет.

– Ладно! – сказала она подчиняющимся голосом.

Наконец они выбрались наружу. И Куимов увидел того военного. Теперь он заметил, что был он старшим лейтенантом, потому как тот успел нацепить погоны, и в его руках победоносно поблескивал автомат.

У ног же его лежал распластавшись террорист, и офицер нет-нет да давал короткие гневные команды:

– Лежать!

Куимов глянул на скуластого и понял, что тот давно уже окочурился, потому сказал старшему лейтенанту:

– Оставь его! Давай поможем остальным.

Не выпуская автомата из рук, старлей поплелся за Куимовым в тот пролом, откуда тот только появился.

Старуха на первом сиденье была мертва. Ей чем-то, Геннадий и не увидел, чем именно, прищемило и размозжило голову.

Парень, что вертелся возле девки, дышал.

Видимо, только что придя в себя, выполз мариман. Он придерживал руку, которая показалось Куимову сломанной.

Но, главное, нигде не видно было шофера.

Через полчаса стало ясно: живых шестеро и восемь мертвых.

Шофер так нигде и не объявился.

В груди у Куимова стояла тошнота. Правда, ее то и дело подживлял так и не родившийся смех, потому что старший лейтенант вдруг кинулся к террористу.

– Кажется, он шевелится!

И опять наставил на него автомат.

А буран продолжал свирепеть. Теперь он гнал от автобуса разные вещи. Вот уволок шляпу парня, что был при ней и при плаще. Змеей уелозил чей-то шарф.

Даже погнал поблескивающую алюминием табакерку.

И тут подъехал трактор, на крюку у которого болталась во все стороны будка.

Тракторист – высокий нескладный мужик с прокуренными усами выпростал себя из кабины и валкой походкой подошел к мертвякам, похилил им в разные стороны головы, видимо угадывая знакомых, потом двинулся к живым, забившимся под вибрирующую тушу автобуса.

– Раненые есть? – спросил.

Куимов глазами указал на маримана.

– Ну садитесь, я вас подвезу, – как-то бесстрастно сказал он.

И первым туда внесли так и не пришедшего в себя парня в плаще, потом залезла девушка. За нею – так и не расставаясь с автоматом – юркнул старший лейтенант.

– Может, – спросил он у Куимова, – ему для контроля в голову выстрелить?

– А как же они? – спросил Геннадий у тракториста о мертвецах.

– Да куда теперь они денутся? – равнодушно спросил он и, до конца выжав суть намека Куимова, добавил: – Ведь будчёнка-то, видишь, и для живых тесновата.

– Тогда я останусь тут, – твердо произнес Куимов и двинулся к автобусу.

Тракторист не уговаривал. Он взвенел мотором и тут же растаял в жуткой дневной мгле.

За Куимовым и телами погибших приехали только на второй день, то есть когда буран улегся и по шоссе стали пробегать первые автомобили.

И тут нашелся шофер. Он вышел из соседней рощицы, почти сплошь поломанной выше половины стволов и неожиданно упал перед Куимовым на колени.

– Скажи, что я тоже был без сознания, – пролепетал он.

А все случилось так, как и предполагал Геннадий. Когда автобус стал заваливаться, он успел соскочить на землю и убежать.

Куимов рассматривал его с большой пристальностью, потому как не мог еще до конца вдохнуть в себя воздух.

– Ты же ни в чем не виноват, – произнес.

И вдруг понял, что парень-то убежал от террориста, а не от той ответственности, которой убоялся.

Поднявшись с колен, он подошел к скуластому и, обернувшись, посоветовался с Геннадием:

– Может, его еще монтировкой пригвоздить?

Страх еще не отпустил его души.

И вот сейчас, слушая слова Тины Хаймовской, Геннадий Александрович испытывал то самое чувство заложничества, когда тебе уперт в глаза зрак автомата и прыгающие пальцы ищут кольцо спусковой скобы.

– Так что будем делать? – переспросила Тина.

Он представил ее речь с нахалинкой, даже с дурманцем, которая на том же собрании будет слушаться с большим аппетитом, и покаянно, как ей показалось, произнес:

– Как говорил мой дедушка: «Подворовывать у своих не грех, а проказа».

– Значит, ты не отрицаешь, что берешь взятки?

Ее голос был глухо слеп. Вот бывают такие незрячие голоса, которые подминают все на своем пути, какие идут без разбору, не боясь занозить язык.

Он представил почти до лысоты выполотый сквер, что стоял перед ее домом, и черную, словно сколотую из смолы тень памятника Ленину. А в комнате аккуратная белость, кажется, ушедшей всего на пять минут прежней хозяйки. Но время ее отсутствия затянулось, и тогда туда коряво вползла Тина, деловито вынув из притолоки гвоздь, на котором повесилась предыдущая владелица этой госпитальной белости.

И сейчас, кажется, отдельным мазком живой охры обретается в доме ее голова. Она умела жить в довольстве и холе.

Зимой из ее окна было видно винтообразные сопли сосулек, ниспадающих с соседней крыши, и приземистые сосны, как бы напоминающие, что было поветрие носить до неприличия широкие клешины.

Куимов помнит бесцветный взор ее вялых глаз. Знал, что она, сроду не имевшая детей, водила в доме игрушки, состоящие из сплошных углов и загогулин, и что в комнате ее деловито горел подвешенный к потолку фонарь.