© ГБУК «Издатель», 2017

© Кулькин Е. А., 2017

Борис Николаевич никогда не думал, что так сладко унижать. Сперва целую партию, когда он позволил себе на трибуне подписать Указ о запрете КПСС. Потом когда уже перебрался в Кремль и стал там вести себя как слон в посудной лавке.

И, как бес-искуситель, унырливый Бурбулис все время подтыривал Ельцина под то самое «бешеное ребро», которое заведует манией, стараясь во всем, что только возможно, переиграть и, естественно, унизить Горбачева.

Чего стоила картина назначения военным министром Моисеева, который в этой должности был считаные часы. А потом Ельцин по наущению Бурбулиса предложил маршала Шапошникова. Ему ставилось в заслугу, что он не разбомбил Белый дом, как того предписывал приказ путчистов.

И еще Борису Николаевичу страсть как понравилось все рушить, что когда-либо главенствовало в этой стране. Сейчас он имел зуб на КГБ. Нужно было поставить туда такого человека, чтобы он сумел погубить все то, ради чего трудились профессионалы из поколения в поколение. И таких людей нашли. Председателем КГБ стал Вадим Бакатин. А – отдельно – команду внешней разведки поручили Евгению Примакову.

Так Комитет государственной безопасности был разчленен для того, чтобы в дальнейшем кануть в лету.

Так формировался демократический клан. Некими ответными мерами Горбачев пытался было повлиять на формирование новой власти, но уже не мог, потому как установку на решимость у него вымыли из сознания ловкие «кидалы» из службы Оутса.

Теперь он дальше решил покорять своими трюковыми номерами. Ведь на разумном уровне почти все его действия кажутся нелогичными. И никому и в голову не приходит, что это дипломатическая тактика, которую с удовольствием воспринимают только ему подобные. А политическая агония вокруг продолжается. И постыдную роль в этом занимает Горбачев. Ибо он уже не может пойти на открытый конфликт, потому балует мир разными абстрактными заявлениями типа того, что стоит провести Всесоюзный референдум, чтобы народ высказал свое отношение к той стране, в которой столько лет жил-поживал.

Другие же с пафосом требовали как можно скорее похерить Советский Союз, потому как он стал тормозом на пути к новой жизни.

Ну а раз не будет СССР, стало быть уйдет в небытие и его сиятельный президент, кстати, вместе со своей не менее набравшей политический вес супругой.

А сейчас в стране существует сложнейший режим управления. То, что повелевает Горбачев, тут же отменяет Ельцин.

Причем всем давно стало известно, что ни тот, ни другой не могут профессионально управлять экономикой.

Причем о том, чтобы сделать какую-то коррекцию экономического курса, речь совершенно не идет. А груз обязательств все продолжает тянуть в сторону так называемого социалистического лагеря. И сложнейшие понятия, на которые в былые времена уповали только единицы, теперь топорно решаются всяким, кто объявит себя, на всякий случай, демократом.

Но демократические намерения – это еще далеко не сама демократия. Иной находчивый коллектив справляется со всякого рода трудностями без политического пристрастия. Ну какая, например, разница сталевару, демократы в стране орудуют или коммунисты. Главное, была бы работа да побольше зарплата. А все остальное – от лукавого.

Вот для интеллигенции, для разных там писак и борзописцев, для них сверхзапутанная ситуация как дополнительный приток таланта. Особенно если цель очевидна, а последовательные действия по ее достижению запутанны. И понимание всего этого, считают они, станет возможным только тогда, когда коллективная память наконец придет к выводу, что когда-то подобное было у давно исчезнувших народов, а некоторые важные аспекты долго потом еще озаряли те или иные одичавшие от исканий племена.

Но интеллигентам не в жилу резкость некоторых положений. Им очень хотелось, чтобы материалы разных жанров кончались их нравоучениями и предвидениями. И они сконцентрировали бы свою внушающую энергию на людях, понимающих ситуацию. Таким был, к примеру, тот же Горбачев. Он мог часами говорить ни о чем. Причем долгими часами так и нес, став социальным амортизатором между народом и властью.

Но глупость – это этап неизбежный. И не до той поры, пока поумнеет народ, а гораздо дальше, когда с содержательной точки зрения все поймут, что не надо допускать по отношению друг к другу неоправданно резких движений. В общем плане говоря, они должны не столько понимать друг друга, сколько строить обыкновенные экономические отношения. Принадлежность к другой когорте не приводит к сближению, а заставляет приспосабливаться к обществу, которое не дает отклониться от общей проблемы.

Иной прекрасный разговор может кончиться ничем, а порой огневой спор рождает истину.

Сфера же публичной политики в интернациональном плане может проиграть только в одном случае, когда цикл действия выйдет из рыночного режима и сразу же утратит способность на экономические маневры.

А пока народ пробавляется частушками типа:

А в основном с народом автоматический контакт: правители ему – ложь, а он в ответ – брехню.

«Пусть кому-то покажется разгулом пера, чем-то близкой к хмельной разухабистости; хочу им всем возразить: если что-то и пьянит меня сейчас, так это правда, о которой я пишу».

Он несколько раз перечитал эту фразу и прислушался к ветру, который то и дело обрушивался на дом, отбойно-громоздки, как шкаф, сверзенный с крыши.

Вдали всплеснула фарами машина. Растя, свет расплывался, даже, кажется, гас. Но это просто зрение не могло его – объемно – вобрать в себя.

Вот отшатнулись двоящиеся столбы. И подробности, которые выхватывали фары, стали мельчать, пока не превратились в однотонность удаляющегося в улицу света.

На этот раз Куимов присмотрелся к самой ночи. Что-то неуловимо грубое жило в ней. Вот встрекотал сверчок, словно полувсплеснул музыкой дирижер.

На земле прошел первый матовый сон. И надвечная краска Млечного Пути пылила безразличием своего пребывания на небе. Под окном бились две ветлицы, словно изъяснялись на рыбьем языке.

Но днем это зналось совсем иначе. И в глазах шаловатой соседки, что сейчас наверняка спит, мглело играло потустороннее марево.

– Как можно от всего этого уйти? – вслух спросил Куимов. Спросил самого себя, хотя вопрос его, собственно, был адресован другому. И этим другим был Николай Ляпин, на гроб которого он нынче кинул пригоршню земли.

Именно пригоршню.

Он хочет увидеть последние мгновенья его жизни и не может. Что-то затуманивает перспективу. Возможно, идейное предательство. Но это слишком емкая формула. Было что-то более мелкое. Как-то именно Коля рассказал случай осуждения в коллективизацию баб за то, что они пытались поднять восстание против Советской власти. А оказалось все проще. Они провели по хутору уполномоченного, требовали отдать назад добро, которое они по глупости сдали в колхоз.

Так и тут что-то было более незначительное, чем политические предпочтения. Ведь вон другие к разгону КПСС отнеслись совершенно спокойно. Даже швыряли свои партийные билеты.