«Колдовство!»

Только колдовством можно было объяснить то, что едва змееныш накрыл мои губы поцелуем, я словно превратилась в другого человека. Казалось, другая я сама потянулась к нему, страстно отвечая на его ласки. Голову словно затопил густой туман, сквозь который лишь время от времени прорывались проблески сознания, и тогда вдруг оказывалось, что мы каким-то образом уже нагие, обернувшись друг об друга тугим клубком, катаемся по траве, исступленно целуя и кусая друг друга куда ни попадя, царапаясь и сдавливая до синяков.

Где-то на задворках сознания я понимала, если не что с нами происходит, то куда все это ведет. О том, что мужчина и женщина могут делать друг с другом, я узнала еще лет в десять, когда парочка сорвиголов, с которыми я некоторое время водила дружбу во время оурийской кампании, пригласила понаблюдать в дырочку, проделанную ими в шатре одного из отцовских лейтенантов. Нас, разумеется, поймали, а отцу все рассказали. Что удивительно, наказывать меня тот не стал, но и тех мальчишек я в лагере больше не встречала.

Тем не менее, происходящее с нами оказалось гораздо фантастичнее, чем я могла представить, основываясь на детских наблюдениях и полученных в пансионе сведениях. Сильной боли, как обещала нам директриса, решившая лично за месяц до выпуска просветить девиц о том, что с ними случиться, когда они выйдут замуж, казалось, не было. Вообще, все было не так, как предсказывали. Директриса точно ничего не говорила о волнах неизведанного ранее наслаждения, которые накатывали на меня все чаще и чаще, пока не сливались в одно огромное течение, в конце концов, уносящее меня к самому настоящему блаженству. Ничего она не говорила о том, что я буду стонать, кричать, извиваться и изгибаться, бесстыдно подставляя себя мужчине.

Мне казалось, что мы совокуплялись словно дикие изголодавшиеся звери, рыча и крича на весь лес, а достигнув максимума наслаждения снова кидались друг на друга, чтобы подмять под себя и …. снова ввергнуть в пучину, из которой мы только что вынырнули.

Резко очнувшись, словно ото сна — впрочем, мы, действительно, заснули — первое, что я увидела перед собой, был восхитительный и невиданный цветок. Небольшая глубокая чашечка, в которой я насчитала семь ярко алых, словно свежие капли крови, лепестков, сидела на одиноком безлистном стебле, выбившемся из примятой к земле травы. Не отрывая глаз от восхитительного зрелища, я вытянула руку и осторожно, боясь, что это мираж и внезапно исчезнет, дотронулась до гладкой поверхности лепестка, почувствовав исходящее от него удивительное тепло и легкую пульсацию, словно он был по-настоящему живой.

«Вот ты какой, цветок папоротника!» — примятая трава, из которой выбился цветок при ближайшем рассмотрении, в самом деле, оказалась папоротником. Кощунственной мысли о том, чтобы сорвать это чудо, у меня даже не возникло. Еще раз погладив алый с розовой кромкой лепесток, я перевела взгляд далее, что наткнуться на мирно посапывающего злыдня, волей случая ставшего моим любовником. И вот, что интересно, пока я рассматривала цветок, я о парне и не вспоминала, но стоило на него взглянуть, как не могла более отвести глаз. Такой притягательный, такой красивый…. Впрочем, я и раньше, пусть и нехотя, где-то в глубине души признавала, что в нем что-то есть такое, что заставляло сердце биться чаще, а все остальное брыкаться и язвить. Внезапно внизу живота разлилось уже знакомое томление, захотелось дотронуться до него, провести ладонью по крепкой груди, спуститься ниже….

«Что за глупости!» — я испуганно подскочила, подхватила свою измятую сорочку и, не дожидаясь, пока мой сопровождающий очнется, разбуженный моим зовущим взглядом, побежала прочь.

Дарин

Я пробудился от щекотки, словно по мне кто-то ползал, перебирая маленькими мохнатыми лапками. С усилием открыв глаза, обнаружил, что, действительно, по моему голому животу вольготно разгуливали две жирные и наглые гусеницы.

«Голому животу?!» — я проснулся окончательно, с ужасом осознав, что лежу не в своей постели, а на траве, да еще и в лесу. Тело ломило нещадно, словно я всю ночь проходил полосу препятствий, причем постоянно натыкаясь на мешки с песком и сваливаясь с бревна прямо на услужливо подложенные кем-то сучки и поленья.

«О, Светило!» — я как-то сразу вспомнил, о том, как здесь оказался: о погоне за бесстыдной девчонкой, о лесных девах, о…..

«Леший меня побери!» — меня прошиб холодный пот. — «Как я мог! Да еще и с занозой!» — я с ужасом пытался осознать ситуацию. Девчонки, к счастью, рядом не было, видимо, уже сбежала.

«Что же делать?!» — я вмиг ощутил себя загнанным в угол хомячком. Стоило строить вокруг себя все эти заслоны от принцессы, чтобы вот так просто попасться, да еще и с мелкой поганкой!

«Неужели, ради этого она заманила меня в лес?! Но в чем здесь выгода для принцессы?!» — в голове мысли скакали наперекосяк, и цельная картина никак не желала складываться.

Я попытался вспомнить о том, как оно все было-то, и тут же об этом пожалел. Память услужливо подкинула картинки, как поганка подо мной извивается, выгибает спину, склоняется надо мной, чтобы поцеловать, а я в тот же момент взрываюсь, сразу вспомнились медовая сладость поцелуев, жар гладкой нежной кожи, ее пронизывающие меня насквозь крики и стоны.

«Кузькин хряк!» — я уже сам был снова в жару — тело на воспоминания отреагировало мгновенно и совсем не к месту, да и не по времени. Несколько раз помотав головой, чтобы выкинуть неуместные сейчас мысли и желания из головы, я даже проделал несколько курсов дыхательной гимнастики, но это не помогло. Непослушное тело сдаваться не собиралось и всем своим видом выдвигало недвусмысленные требования.

«Вот, заноза!» — я встал и попробовал одеться, но даже портки натягиваться и прикрывать срам никак не желали. В голове царил полный сумбур, и стоило только расслабиться, как тело радостно требовало найти поганку и…. От этого «и» отдавало самой настоящей болью, а от острой жажды новой порции разврата остальные конечности то слабели, то, наоборот, были готовы нестись по следу, поймать, схватить, прижать …. Я, держась за удачно подвернувшуюся березку, едва удерживался оттого, чтобы, действительно, помчаться за вредной мухоморкой. Запахи ощущались, на удивление, отчетливо, так что по ее следу я мог бежать, не глядя, а пот с меня стекал уже ручьями.

Тем не менее, обостренное обоняние ощутило и другой запах, тины и еще чего-то похожего. С облегчением переведя дух — озеро, болото или это река, мне было не важно — главное, казалось, было залезть в холодную воду и унять, наконец, это безумное возбуждение. То краснея как рак, то бледнея наподобие лесной родственницы мелкой поганки, я, прикрыв срам наспех собранной в куль одеждой, поминутно оглядываясь — словно здесь, в лесу, меня мог кто-то увидеть, побежал, спотыкаясь, в ту сторону, откуда мне чудился запах тины.

Это, действительно, оказалось небольшое лесное озерцо с прохладной поутру водой. Бросив одежду на берег, я в нетерпении полез в воду. От нужного мне сейчас холода, голова немного прочистилась, напряжение спало, но тело по-прежнему униматься не желало.

«Что же делать?!» — я с ужасом представил, как бреду в таком виде в светлицу к волисским девицам и требую к себе занозу, чтобы та уняла то, что разбудила. Но если разум и ужасался подобному развитию событий, то другая часть меня, ведомая непослушным естеством, радостно поддакивала.

Внезапно вблизи раздался всплеск, и, казалось, совсем рядом проплыло что-то крупное.

«Щука?» — удивился я, но тут же в камышах что-то зашуршало, а затем захихикало.

«Русалки!» — сначала лешицы, теперь русалки, что тут удивительного!

— Красавчик-то, какой! — донеслось из камышей писклявым голосом, вслед за чем последовали всякие непристойности. Я сжал зубы.

— Ого! — отозвался другой, впрочем, такой же писклявый голос.

— Пойдем с нами, молодец! — выдала третья болотница, и снова смех.