Сейчас, наблюдая за сыном, играющим в художника, Франческа подумала, что именно этого ей недоставало в ее жизни – творчества. Вот то, что не давало ей спокойно жить, мешало спать по ночам, бродило неусыпным огнем по венам, раздирало изнутри, ища выход. Творчество. Нереализованный артистический потенциал сделал Франческу больной и медленно сводил в могилу. Второй сын, Микеланджело, который не видел в ней мать и который был так похож на нее, взял знамя из ее слабеющих рук и понес вперед, в будущее. Перед моной Франческой пронеслась вся ее жизнь. Чувства взыграли в ней, угрожая выплеснуться наружу. Слезы подступили к глазам. Взор затуманился. Она надрывно закашляла. Ей стало плохо.

Франческа лежала в кровати. Лодовико сидел рядом и гладил ее по руке:

– Вот увидишь, тебе станет лучше. Ты обязательно поправишься. У нас родится девочка. Она согреет тебе душу…

– Ты хочешь еще ребенка, Лодовико? – Мона Франческа даже попыталась привстать.

– Лежи, лежи, дорогая. – Лодовико утешал жену, как заботливая сиделка.

Он был так рад побыть рядом, ухаживать за ней. Ему всю жизнь этого хотелось: опекать, приглядывать, заботиться, самому что-то делать для обожаемой девочки. Он был готов на все. И вот она лежала перед ним такая слабая, беззащитная, покорная, вся в его власти. Он задыхался от любви. Сейчас она была вся целиком его – его Франческа.

– Давай родим девочку, любимая. У нас начнется совсем новая жизнь. Она станет твоей подругой. У тебя ведь их совсем нет. А ведь тебе нужен кто-то для интимных бесед. Вот увидишь, тебе станет гораздо лучше…

Лодовико понемногу стал понимать причину хронического недомогания жены. В последнее время они сблизились и стали беседовать на разные темы. Из любовников супруги постепенно превращались в друзей. В доме становилось спокойнее.

Лодовико обнял жену:

– Я тебя так люблю, так люблю. Ты мне так нужна, Франческа. Ты всё для меня. Всё. Понимаешь? Всё. Я не умею сказать и не хочу говорить. Я не Данте, не Петрарка. Я не мастак выдумывать и красиво описывать свои чувства. Я просто умею любить, и я знаю, где оно находится. – Он показал на сердце. – Ты там, Франческа, ты там. – И он заплакал, как ребенок.

Впервые признавшись своей жене в любви, он почувствовал себя беспомощным. Она сама обняла его и крепко прижала к груди. От такой непривычной ласки со стороны жены мессер Лодовико зарыдал еще громче.

Урсула, возившаяся с пеленками Джовансимоне, услышав всхлипы хозяина, пробормотала:

– Что такое творится в этом доме? Все с ног на голову. Прямо-таки светопреставление какое-то.

Она была не так далека от истины.

Жизнь в доме Буонарроти понемногу налаживалась. Супруги часто гуляли по саду, держась за руки. Несмотря на явную интровертность натуры, Франческа была кокетлива и умела нравиться. Она была не такой, как все, в ней таилась та загадка, та недосказанность, которую постоянно ищут в женщинах необделенные интеллектом мужчины. Лодовико боготворил жену. Только теперь они стали по-настоящему близки друг другу, хотя прожили вместе немало лет и произвели на свет четверых детей.

Пара Буонарроти стала бывать в свете, чем произвела во флорентийском бомонде настоящий фурор. Франческа и правда умела нравиться. Как я уже заметила, будучи незаурядной женщиной, она со вкусом неискушенного последними тенденциями моды дилетанта сама выбирала наряды, чем выгодно отличалась от присутствующих на балах светских дам. Все они были одеты в строгом соответствии с последними веяниями моды и при этом выглядели, как воспитанницы пансиона на прогулке, одинаково. Мона Франческа снискала себе славу интересной и оригинальной дамы. Лодовико был горд и счастлив. Он любил ее еще сильнее. И Франческа опять забеременела.

– Дорогая, я молился, чтобы у нас родилась девочка. Она будет маленькой синьоритой Буонарроти, нашим счастьем, нашей крошкой, она вырастет настоящей красавицей. Братья станут защищать и оберегать ее. Мы тоже полюбим ее всем сердцем, всей отпущенной нам Богом любовью, какая толь ко у нас есть сейчас. Девочка сблизит нас еще сильнее, я так радуюсь этому ребенку, я так верю, что она принесет нам счастье.

– Лодовико, а что, если это не девочка?

– Нет, я уверен, что это девочка. Я сказал, я так решил.

Мессер Буонарроти привык чувствовать себя счастливым в последнее время, и ничто в мире, казалось, не могло поколебать его уверенность в том, что счастье может проистекать по иному сценарию.

Франческа, вкусившая наконец радость супружеской идиллии, тоже начала себя уговаривать в том, что обязательно должна родиться девочка, которая станет залогом нерушимости их семейного очага. Решив, что с нее довольно горестей и метаний, она решила перенести эту беременность легко и спокойно, вместе со вновь обретенным мужем.

Лодовико был на вершине счастья. Он не замечал вокруг себя ничего дурного, даже забыл о том, в какое негодование привел его поступок второго сына, Микеланджело, которого тот застал за неподобающим для мальчика из благородного флорентийского семейства занятием – рисованием углем на заборе. Обрушившись на пятилетнего ребенка со всей силой своего могучего темперамента, мессер Лодовико Буонарроти хотел вырвать у ребенка обещание никогда больше не заниматься этим делом. Сын, однако, обещания не давал, а упрямо смотрел на отца глазами матери, и выражение этих глаз было Лодовико очень неприятно – оно напоминало ему «другую» Франческу.

– Раз и навсегда запомни, раз и навсегда, я тебе запрещаю брать на кухне уголь и марать мои стены. Слышишь, Микеланджело?

– Отец, я буду это делать, – ровным тоном заявил сын и, воспользовавшись паузой, вывернулся из-под его руки и убежал.

В комнате горели свечи. Воздух был тяжелый. Роженица стонала и тяжело дышала. Франческа, привыкшая раньше рожать за счет нервного перенапряжения, в котором она постоянно пребывала до и во время родов, расслабилась в последние месяцы, как спортсмен, покинувший профессиональный спорт. Сейчас она сама себе казалась дебютанткой. И как она раньше не замечала такого количества разного рода неудобств, почему именно в этот раз все так действует ей на нервы? И постель жесткая, боль нестерпимая. И акушерка противная. Ну, словом, все идет не так, как надо.

– Голубушка моя, ну, потерпи, ласточка, вот так, вот так. Ну, еще немножко напрягись, вот так, – ворковала акушерка.

«Ведьма противная, ненавижу тебя, уйди с глаз моих долой!» – Франческа впилась в старуху взглядом, кляня ее про себя на чем свет стоит. Боль становилась сильнее. Франческа взвыла. Началось кровотечение.

Урсула кормила Микеланджело берлингоццо. Мальчик обожал эти печенья с поджаренной в сметане корочкой. Вдруг он закашлялся – крошки попали не в то горло. Служанка потрясла малыша.

– Легче? Ну, ступай, ступай, только не вздумай заходитьв комнаты матери, а то хуже будет, – прокричала она ему вслед.

Какой-то сегодня день не такой, как всегда. Все, словно в оцепенении, ждут чего-то. Восьмилетний Леонардо собрал вокруг себя малышей и пытался по складам читать им требник. Микеланджело, обычно не участвующий в братских посиделках, даже был с ними какое-то время, но потом все равно убежал в сад. В его груди накопились эмоции, и ему не терпелось их выплеснуть.

Между тем послали за лекарем. Нужно было попытаться спаси хоть кого-то. Франческа решила, что нужно взять ситуацию в свои руки. Маленькая мужественная женщина из последних сил приподнялась на кровати, оперлась тоненькими ладошками о постель, набрала в грудь воздух, поднатужилась всем телом и с криком напрягла все свои мышцы. Показалась головка ребенка. Акушерка с криком восторга приняла новорожденного.

– Девочка? – еле слышно прошептала Франческа.

– Нет, мальчик! – радостно сообщила акушерка.

Франческа рухнула на подушки. На крик младенца ворвался Лодовико. Он не мог и слова произнести, увидев кровать, залитую кровью. Не обратив никакого внимания на ребенка, он метнулся к жене, нагнулся к ее посиневшему лицу.