Нравы каменотесов-скарпеллино не хуже и не лучше, чем у других людей, занятых тяжелым трудом. В этих местах не принято было думать, прежде чем высказать вслух какую-то мысль. Люди столь простых нравов не обижались на грубую шутку и умели посмеяться над собой, пусть и незатейливо, они с детства научились не принимать ничего близко к сердцу, полезное умение в их тяжелой, полной превратностей и непосильного труда жизни.

– Томазо, а Томазо! Эй, послушай, Томазо… – Один из каменотесов присел на каменную глыбу, видимо желая немного передохнуть. – Ты же видный парень, у тебя все на месте, легко можешь понравиться какой-нибудь девчонке из нашего или другого какого поселка. В конце концов, тебе уже двадцать. Ну, знаешь… понимаешь… – Он вдруг замялся, но потом, собравшись с духом, продолжил: – Странно видеть тебя все время одного, люди тут болтают…

– Что болтают? – Томазо резко выпрямился. Лицо его, покрытое каменной пылью и казавшееся до этого серым, в один миг стало красным. – Что говорят люди?! – выкрикнул он и шагнул вперед, навстречу начавшему разговор скарпеллино.

Каменщик, не ожидая подобной реакции, смутился, и как бы оправдываясь, произнес:

– Они говорят, что в твоем возрасте тебе уже нужна женщина…

И тут откуда-то сзади донесся хрипловатый насмешливый голос:

– Зачем ему еще женщина, у него уже есть одна, даже из дому выходить не надо.

В ту же секунду Томазо рывком орла, кидающегося на добычу, кинулся на обидчика и через мгновение уже сидел на нем верхом, а тот лежал ничком на земле. Незадачливый скарпеллино просто решил пошутить – он не видел предыдущей сцены и, стоя позади Томазо, не заметил его побагровевшего лица.

Томазо бил и бил обидчика. Может быть, часть боли, затаенная в уголках его еще детской души, выходила таким образом наружу. Когда его оттащили от жертвы, то на последнего лучше было не смотреть.

Домой Томазо вернулся хмурый и глубоко погруженный в себя. Он подошел к сестре, которая уже начала тревожиться сразу и обо всем, в поселке ведь нет секретов, и твердо произнес:

– Пошли.

Некоторые жители Сеттиньяно видели, как от дома Урсулы и Томазо отъехала повозка.

Через два дня брат и сестра вернулись. Томазо, взяв Урсулу за руку, заходил в каждый дом, в руке его была зажата какая-то бумажка. Позже жители Сеттиньяно со смешанным чувством уважения, изумления и стыда говорили друг другу: как, мол, правильно поступил Томазо, вступившись за честь сестры, верно, что отвез он ее в женский монастырь во Флоренции и там получил письменное свидетельство ее невинности.

Вот таким вот был горный поселок Сеттиньяно, куда въехал кортеж подеста Лодовико Буонарроти.

Первой гостей встретила мона Барбара – сильная, статная, очень яркая женщина. Про таких говорят – в самом соку. Весь облик ее дышал уютом, нежностью и спокойствием. Здесь важно отметить, каким образом Барбара попала в семью и какую роль играла в жизни Томазо.

После того случая, когда Томазо потерял над собой контроль, люди стали его бояться. Всякий разговаривал с ним уважительно, вежливо, но держался на почтительном расстоянии. И без того замкнутый, Томазо, немедленно почувствовав в людях настороженность и страх, еще больше погрузился в себя. Месть не принесла облегчения, а лишь усугубила детскую боль. Он сильно страдал. Видя, как люди приветствуют его на расстоянии и тут же быстро уходят прочь, он мысленно кричал им: «Подойди ближе и поговори! За что вы так со мной?!»

У Томазо появилась привычка уходить вечерами в горы, смотреть на орлов, гордо и беззаботно парящих в небе, на орлиц, летящих с добычей к себе в гнездо. Он добирался иногда до их гнезд, находящихся на самых неприступных скальных выступах; там он издали, тайком, любовался жизнью орлиного семейства. Самец, сильный, с благородной осанкой, какой нет порой и у самых знатных флорентийцев, охранял гнездо свое от врагов, впериваясь зорким оком в окружающий ландшафт. Самка, как истинная мать, хлопотала вокруг детенышей, распластав над ними крылья и суетливо рассовывая корм в каждый из разинутых ртов. Детишки, пушистые и забавные, уморительно пищали, подталкивая друг друга и стремясь первыми ухватить самый лакомый кусочек. У Томазо сжималось сердце от этой картины. Ему, нежному и робкому от рождения, никоим образом не подходила роль, которую навязало общество. Невостребованная и нерастраченная любовь переполняла его, но не могла вылиться наружу. В конце концов он заболел. Урсула пыталась лечить брата, но все было напрасно. Ни одно средство не могло замедлить бешеный пульс и снять жар. Томазо уходил в горы и проводил там ночи напролет. Орлы стали его единственными друзьями. Урсула билась в истерике, смутно догадываясь о причинах болезни брата, мучилась от того, что Томазо не делится с ней, как прежде, своими проблемами и она не может ему помочь, как раньше.

– Томазо, я разговаривала с семейством Лигури, возьми за себя их Бенедетту. Очень хорошая девушка… – так начинала Урсула чуть ли не каждый свой разговор с братом.

И всякий раз подобный разговор заканчивался слезами Урсулы и захлопнувшейся за Томазо дверью.

Почему же действительно нельзя было жениться на какой-нибудь милой девушке? Всякий бы так сделал на месте Томазо, тем более что ни одна семья в поселке не рискнула бы отказать ему. Но ведь дело было в том, что Томазо был другим. Да, он тоже был другим.

Однажды поздним вечером, спускаясь со скал, он услышал перезвон бубенцов и блеянье и увидел отару овец, идущую в поселок. За овцами следовали две девушки, очевидно сестры. Томазо, собравшись с духом, решился заговорить с ними. Он окликнул пастушек, они обернулись… В глазах их он увидел только страх и растерянность. Это больно, нестерпимо больно. Томазо осознал, что преодолеть людское предубеждение сможет лишь ценой своей жизни.

Был праздник Святого Иоанна, покровителя Флоренции. В этот день все жители окрестных поселков съезжаются в город: поглазеть на знатных синьоров, полюбоваться великолепием виллы Кареджи, попробовать все сласти, выставленные для народа самим Лоренцо Медичи. Урсула и Томазо тоже приехали. Вдоволь натолкавшись в толпе, наподдав локтями всем неуступчивым гражданам и получив свою порцию тычков, они решили наконец выдвигаться домой, присоединившись к группе крестьян и каменотесов. Брат и сестра подошли вовремя. Свободных мест в повозках почти не осталось, и люди, которым посчастливилось вовремя забраться внутрь, стали кричать, чтобы они поторапливались. Урсулу подсадили. Томазо поставил ногу на перекладину и готовился запрыгнуть внутрь. В ту же секунду его охватил жар, нога дернулась на подножке. Он услышал смех, свободный, чистый и звенящий. Кто-то из мужчин недовольно окликнул его, веля не мешкать. Томазо забрался вовнутрь. Люди сидели скученно, как попало. Стало неуютно от вынужденного близкого соседства с большим количеством чужих глаз. Парень изо всех сил старался никого не замечать.

– Садитесь, же, – прозвучал совсем рядом голос.

Он узнал его. Томазо поднял взгляд против собственной воли. Перед ним сидела женщина, очевидно, если судить по выговору, приехавшая с юга, на коленях ее устроилась маленькая девочка, очень на нее похожая. Томазо уставился на красавицу, рискнувшую с ним заговорить.

– Садитесь, садитесь, – повторила между тем женщина, видя его нерешительность.

– А вы меня не боитесь? – спросил Томазо.

Женщина запрокинула голову и засмеялась, а потом протянула ему руку, и он, схватив ее, тут же устроился рядом. Не отпуская его руки, красавица притянула его к себе и спросила, глядя ему прямо в глаза:

– А вы меня?

Томазо на мгновение оказался совсем близко к ее рту, только что произнесшему эти слова, к ее загорелой шее и распахнутому от жары корсажу, за которым виднелись налитые, упругие, как два зрелых яблока, груди. И в эту секунду внутри у него словно опустились все засовы, стало очень легко, просто и воздушно-приятно. Томазо запрокинул голову и расхохотался в ответ.