Ару страстно захотелось в родную пещеру, к своему упорядочненному быту, идеально вышколенному лису-управляющему и его потрясающему алому чаю.

— И кто же отметился, выяснить удалось? — вопросил он, подавив приступ неуместной ностальгии.

— Лисы, медведи, коты, люди, фейри, демоны — базово список таков.

— И все они — потенциальные подозреваемые?

— Именно, — подтвердила фейри. — При этом как минимум двое существ, появлявшихся в округе, замечены в связях с драконьими семействами. Прямая связь не подтверждена, но все же…

— Потрясающе, — резюмировал Ар устало. — Мы можем на законных основаниях арестовать и допросить этот весь зверинец?

— Только с согласия Медведей — это не наша территория.

— Сказочно, — пробормотал дракон.

Да куда же делись эти косолапые? Съел их там кто-то по дороге, что ли?

— Вот так, — закончила Фло устало. На медведя она не смотрела — только на воду.

Рассказ затянулся: веков за спиной осталось немало, историй накопилось столько, что не счесть — кровавых, поучительных, страшных, странных, а порой даже и смешных — для тех, кому по вкусу юмор висельника, конечно. Она ничего не пыталась приукрасить, говорила, как есть: о глупой молодой Жрице, о том, что случилось тогда в лесу, о несчастном мёртвом поваре, о тех хороших людях, которых она убила, о маньяках, которых остановила, о знатных вельможах, о том, как двадцать лет пробыла вдовствующей королевой Бордони.

Она охрипла, а сумерки укрыли лес плотным коконом.

Будучи откровенной, Мстислава никогда всерьёз не верила, что нужно выговориться, чтобы стало легче. Опасная и обоюдоострая это штука — откровенность: сегодня тебе сочувствуют ото всей души, а завтра используют твои же слабости супротив тебя. Сколько раз её пытались сжечь, как нечисть? Дважды? И оба раза причиной всему была излишняя откровенность с надёжными, казалось бы, людьми. А ведь жизнь — штука очень непростая, и тот, кто сегодня в душе не чает, завтра затаит злобу. Из зависти ли, корысти, непонимания или просто жизненного витка, не столь важно, значение имеет лишь итог.

Лебедь невозможно убить, разумеется, но больно это — гореть.

И, вспоминая об этом — как-то слишком уж ноет истерзанное тело, и боль неправильная, не та, что за года стала привычной. И когти исчезли…

Она дёрнулась и уставилась на свое отражение в неверной воде, наблюдая, как рубцуются раны, оставаясь воспаленными шрамами на человеческой коже (ну спасибо, княже, удружил!). Поверить было сложно, но голодная пустота внутри таяла, засыпала, оставляя её со странным, хрупким и неведомым ранее ощущение уязвимой пустоты. Это кончилось… наконец.

— История, — сказал, наконец, Михал. — Зато по крайней мере понятно, откуда ты взяла, что я видел тебя другой. Бред, кстати: для меня ты вообще не изменилось. Подозреваю, на истинные пары твое проклятие просто не распространялось. Ты как себя чувствуешь?

И что тут ответишь? Как дурочка, столько лет промаявшаяся дурью? Как человек, гнавшийся за призраком и внезапно осознавший, что тот — всего лишь порождение его собственного сознания? Растерянной? Сомневающейся? Счастливой?

— Мстислава, говори со мной. Все хорошо?

— Пока не знаю, — сказала она. — Надо разобраться.

— Понял, — сказал он. — Это дело хорошее, если правильно к нему подойти. Пойдём со мной? Глядишь, подскажу чего, и вообще разбираться вдвоём намного веселее.

— Куда? — вопросила она. Надо же сделать вид, что не все равно, правда?

— Я и рад бы сказать "домой", но пока нельзя. Драконы подкинули нам проблему: их княгиню едва не отправили к праотцам, причём на наших землях. Я не могу это проигнорировать. Поедешь со мной? Тебе обеспечат условия, уж поверь — я позабочусь.

Из головы Мстиславы разом вымело все глупости.

— Ирейн? — спросила она быстро. — Что произошло?!

Тут надо пояснить, что рассказывать всю драконью подоплеку произошедшего Мстислава не спешила: о том, что её пытался убить князь, как и о неожиданно высоком статусе своей подопечной, упоминать она не посчитала нужным. К её истории это имело опосредованное отношение, а неоднозначностей и сомнительностей тащило за собой просто массу. Пары и истинность — это хорошо, но политика остается таковой, и лишние осложнения в отношениях между сильнейшими оборотничьими странами, какими были Медведи и Драконы, вовсе ни к чему. Меж тем, вскройся подноготная ситуации, недопонимание стало бы почти неизбежным.

Потому по её рассказу выходило следующее: она жила с воспитанницей, но природа её стала известна окружающим, оттого пришлось уходить и сражаться с попытавшейся изничтожить нежить юной ши. Ни слова лжи — она не собиралась терять шанс на избавление; просто несколько небольших недомолвок.

И вот теперь, восседая в самоходной машине возле Михала и кутаясь в тёплый плащ, она ругала себя, на чём свет стоит. И чуяла ведь, что Ирейн угрожает нечто, но не изволила заметить. Понадеялась на драконью защиту, дура старая! А ведь даже огромные ящерицы с чешуйчатой бронёй на поверку ошибаться умеют не хуже обыкновенного человека. Но как, как некто смог подобраться к девочке, пока та под защитой дракона? Да существ, способных на подобное, не так уж и много на всем белом свете!

— Так ты — подруга драконьей княгини? — протянул Чеба. — Интересно получается…

Мстислава только хмыкнула. Мальчишка, слышавший её исповедь у воды, проникаться доверием не спешил, но и бросаться с обвинениями перестал. Скорее присматривался, приценивался, пытаясь определить, насколько опасна неведомая лохматая жуть и как с ней жить дальше. Судя по грозным предупреждающим взглядам, которыми награждал воспитанника Михал, ответ был — дружно.

Но кто же мог напасть на Ирейн? У кого хватило бы наглости на подобное? Она крутила в голове этот вопрос так и эдак, но ответ не находился. И хватило же у кого-то наглости…

Госпожа Беата стояла, чуть отодвинув в сторону оконный полог, и следила за снующими по улице чужаками. На душе было муторно.

От булочника Шорха она узнала страшное: проклятая девка выжила, и нынче какие-то приезжие снобы пытались разобраться, что произошло. Госпожа Вортиф недоумевала: кому вообще может быть интересно, что там стряслось с какой-то трактирщицей? Неужели этот заезжий маг с бирюзовыми волосами, для которого бывшая невестка раздвинула ноги — такая большая шишка? Вот уж с трудом верится, но все же…

Так уж вышло, что Беата не особенно любила мужчин. Да, умела ими пользоваться, да, признавала полезность, но с самой первой брачной ночи испытывала к своему мужу только отвращение. Впрочем, в отличии ото всяких там дурочек, лишённых нравственности, ни о каком разводе Беата и не помышляла — такой позор на порог! Да и смысл разводиться, когда все мужчины одинаковы? Даже смешно!

Как на зло, получались у них с мужем поначалу одни сыновья, и все, как на подбор, в супружника — глупые слюнтяи. Как таких не держать в ежовых рукавицах? Вот Беата и старалась, как умела: ради семьи — то есть, ради себя.

Против Ирейн в качестве невестки она была с самого начала настроена категорически: девка блудливая, красивая, своенравная, с языком острым, как бритва, и уважаемым отцом. Эту просто так к ногтю не прижмёшь, и воевать за внимание Вурда с такой невесткой женщине было не с руки. Но тут случилось нечто, что мнение госпожи Беаты поменяло на корню — старый трактирщик спился и помер, оставив молодую пигалицу с неплохим наследством. И вот тогда она резко сменила мнение, о чём не преминула намекнуть сыну.

Вурд был парнем, прямо сказать, видным да статным. Не особенно умным, правда, но в глаза это свойство организма не бросалось, спрятанное за наглостью и удалью. Да и к чему мужику ум? От умных мужчин не жди ничего, окромя проблем, это Беата знала, как никто. То ли дело мужик обыкновенный, в особые мудрствования не вдающийся? Такому что напоёшь сладеньким голосочком, то он и сделает, как миленький — знай только, на какие рычаги жать. А какая ж мать не ведает такого о собственном ребёнке?