– Мы при исполнении не братаемся с гражданскими, не разрешаю. – Грозно ответила Элли, вглядываясь на свои неухоженные ноготки.

– Ну блин, хотя бы на пять минуточек, мне их обыграть ничего не стоит. –Промычал нудно Стив, следя за игрой неумех.

Като отвлекся на подростков, играющих в регби с баскетбольным мячом. В его сторону летел оранжевый прорезиненный шар, но курсант успел среагировать и поймать мяч. Он вернул его и начал наблюдать за игрой: один крепкий высокий паренек прорывался сквозь всех игроков, без остановки финтуя и отбегая назад. Игроки вражеской команды резко вскрикивали, чтобы напугать его, однако парень был не промах, как локомотив прорывался дальше, пока не забросил мяч в кольцо без сетки. Все тут же похлопали ему за хорошую игру.

И тут Чешуа наконец торкнуло, что, возможно, это некий знак, подсказывающий ему, что он сбился с пути.

– Я все сказала!

Стив больше не стал возражать, он считался с ее мнением, так как своим лидерством Элли негласно успела подчинить завзятого игрока, Като же был с ней согласен. Стив снова заковылял позади, сунув незаметно в ухо наушник, чтобы волшебной музыкой восстановить горечь утраты потенциального выигрыша.

– А он ведь обиделся. – Подметил шепотом Като, щура глаза от яркого заката.

– Мне плевать, ненавижу картежников. – Огрызлась Элли, широко шагая вперед, как бывалый вояка. Некоторые прохожие даже сторонились ее.

– У меня похожая история с полицейскими… – сказал колко Каткема, спрятав под шуткой истину.

Элли сделала вид, будто этого не слышала, знак был им понят.

– Почему так все недоброжелательно? – Поинтересовался Каткема, подзывая совсем уже отстающего Стива.

– Они только и умеют, что всаживать заработанные деньги. Потом лезут в долги, начинают пьянствовать и прожигать жизни. – Весьма сурово говорила она, заправляя длинные косы. Ее покрашенные в бирюзовый волосы были заплетены в две косички, засунутые в воротник, чтобы противник не смог потянуть за них при случае.

– Не все так критично, это, конечно, очередная форма зависимости, соглашусь, но многие, например на ставках, только приумножают свои богатства.

– Нихрена они не преумножают, это не выгодно букмекерским конторам.

Игроки выигрывают и проигрывают, еле как выходят в ноль, но зачастую, к примеру, недостающие сто рублей округляют к первоначальной позиции и думают, что жизнь удалась. Однако эта разница потихоньку накапливается, и человек сам не замечает, как теряет деньги. – Очень внушительно объясняла капитан тройки, не смывая с себя хмурых красок.

– Хм, в этом есть крупицы истины… – изумился Като эрудированностью собеседницы.

– Вот так и бывает, так что нечего его жалеть, мы даже доброе дело сделали.

Элли презирала ставки еще не только из-за практической стороны вопроса. По ее мнению, навеянному строгим отцом, такие интересы приучают человека к привычке, давать другим вершить свою судьбу, вместо того, чтобы добиваться всего собственным кропотливым трудом.

Они продолжали патрулировать, Като поражала обстановка вокруг. У людей ни гроша в кармане, старая одежда, убогие дома, но на улицах ощущалось довольство жизнью. Самый бедный дистрикт полиса играл самыми живыми красками. “Наверное, для счастья многого не нужно. Вот чего нельзя сказать о нас богатеньких толстосумах, боящихся впасть в депрессию из–за всякой ерунды. Хотел бы я научиться радоваться жизни и наслаждаться ею, как эти работяги.”– Раздумывал с белой завистью Като. Он начал презирать себя за то, что так сильно боялся патрулирования, за то что нервничал из-за всяких пустяков, за то что дал зоне комфорта себя поглотить. Больной разум разыгрался не на шутку, представляя реальность в худшем свете, не давая возможности наслаждаться жизнью… Сейчас Чешуа смотрел на ослепляющий закат, освещающий его желтыми тепленькими лучами, и чувствовал благоговение, полное воодушевление.

Так спокойно и размеренно прошёл первый день. А за ним так же и второй, и третий. Даже Алисия начала успокаиваться и понимать, что зря нервничала.

Итак, шёл четвёртый день патрулирования. Наступили вечерние сумерки, фонари еще не загорелись. Людей на улицах не осталось, последние магазинчики и кафе закрывались. Относительно двух часов назад было абсолютное затишье, кроме грохота в мусорках, где сцепились две кошки.

Кудрявый, невысокий, плотный со множеством родинок на лице Гарам патрулировал вечером свой сектор. Он служил в полном соответствии со словами, которые тогда были донесены Власу. Даже сейчас, когда силы и внимание были на исходе, он продолжал бдить, продолжал повторять себе “Возвращайся к работе”. В паре с ним шли непутевые друзья Зверя, которые с неделю назад на китайской ярмарке грубо подшутили над Анной и которые впоследствии испугались угрозы от Каткемы. В общем, Гарам был от них тоже не в восторге. Патрулировали оболтусы, спустя рукава, болтали постоянно о всяких отвлеченных делах, обсуждали жителей района, клеймя бедняками и нищими, хотя сами выглядели более неопрятно. После того, как и Гараму пришлось наехать на них пару раз, оболтусы остепенились. Смена уже заканчивалась, они проходили маршрут последний раз и уже хотели направиться к точке сбора, как вдруг, в небольшом магазине вниз по улице, где продавали цифровую технику, раздался грохот, звук битого стекла и вопль девушки.

– Там что-то стряслось! – Осекся Гарам, мгновенно обернувшись на шум.

– Чувак, ты чего, у нас вот-вот конец дня, мы уже можем спокойно уйти, не стоит туда лезть, – промычал один из балбесов, возмущенно размахивая руками и оглядываясь не взбаламутились ли жильцы, не высовывались ли из окон.

– Говноеды вы! Там же люди в опасности! Я пошел на помощь, а вы как хотите. – Злостно ответил Гарам, и один побежал к тому магазинчику.

Вдоль улицы недавно прошла поливочная машина, и вся правая полоса была залита грязью, левая же блистала чистотой. Два труса двинулись вниз до переулка по левой полосе, опасно проскальзывая и замазывая всю обувь. Гараму же жизнь благоволила, его путь по правой стороне до салона был гладок. По его мнению: “если убежишь однажды, убегать будешь всю жизнь. Для героизма необходима отвага, а ее нужно нарабатывать, применять в различных ситуациях. Иначе же произойдет атрофия этой черты, которая будет преследовать человека всю жизнь, которая заставит его бояться существовать в нашем мире, которая вызовет сожаление. Такие люди занимают последние места в игре жизни”. Гарам привык рисковать, привык геройствовать, и если даже он терпел поражение, то не считал себя проигравшим. “Проигрывает человек лишь тогда, когда не встает после поражения; если продолжать бороться, то сожаления не будет. Сожаление появится, если поддашься страху и опустишь руки”, – проговаривал он про себя, пока несся к месту.

Когда Гарам молниеносно преодолел стометровку и подбежал поближе, то увидел разбитую витрину и входную переднюю дверь. Изнутри долетала негромкая речь. Повсюду лежали осколки стекла, рядом валялись два кирпича. Он с неимоверной силой отворил дверь, так что послышался громкий хлопок, и стекло на двери еще больше растрескалось. Внутри всё также было разгромлено: валялись табуретки, телефоны, ноутбуки, стопки бумаг, был свален один плохо прикрученный стеллаж. Некоторые лампы у потолка тоже были раздроблены, другие моргали чаще чем у курсантов в раздевалке. Телевизор, висящий в углу помещения с огромным отверстием по середине экрана, шипел и сверкал разноцветными полосами. Стена у входа была залита высокими брызгами крови, на полу лежала женщина в дорогом белом деловом костюме, она интенсивно истекала кровью, на шее виднелись глубокие кривые как от зубьев раны. Кожа на глазах бледнела, а дыхание прекратилось. Крови было так много, что образовалась расплывающаяся алая лужа. Задели артерию. Моргающее дневное освещение помогало рассмотреть все мелочи очень четко. Гараму сразу стало не по себе, глаза заслезились, в горле пересохло, время замедлилось, он не слышал ничего вокруг, и даже тех криков пожилого продавца, стоящего у стены за кассой.