По микрофону в главном коридоре объявляли, что уже завтра будет первое патрулирование и что сегодня занятия окончены, в связи с изменением расписания. Чешуа сопровождали взгляды уборщиц и охранников, которым было безмерно жаль молодых, невинных курсантов. Наверное, каждый понимал, что приказ фельдштриха жестокий и несправедливый. Дождь в мрачном городе не переставал лить, второй день он продолжал создавать моральное давление на людей. Като шёл в одежде, которую наспех нарыл с утра: в тёмных широких джинсах, наверху бурая худи очень с большим капюшоном. Его руки спрятались от внешнего мира в карманах накидки, голова в капюшоне свисала вниз, бездумно исследуя мокрый асфальт и неровную брусчатку тротуара, на плече висел черный портфель, который весь промок до основания со всем содержимым, вся одежда тоже промокла в считанные секунды, и влага добралась до волос c кожей, забирая все тепло. Каткема уже третий день подряд подвергался нападкам тревоги, он шёл как сумасшедший, с потерянным взглядом, даже не заметил пробегающую мимо стаю собак, пытающуюся найти поскорее укрытия. Чешуа же даже не шел под деревьями, настолько он смирился с безысходностью, что, возможно, уже входило в привычку. Из-под капюшона торчали промокшие черные волосы тонкими пучками и свисали на лбу в разные стороны, шёл быстро, топая по лужам, вокруг было ни души, лишь шелест качающихся и теряющих листву деревьев, которые будто ругались на курсанта. Под ногами крутились и ползали омерзительные дождевые черви, закручиваясь в желтые опавшие листочки. Некоторые дубы, клены и березы начинали постепенно обращаться в желтые и красные тона, некоторые уже были полуголыми. Порывы ветра врезались прямо в лицо Чешуа, снимая капюшон и обливая его каплями луж.

Курсант, в очередной раз превозмогая боль в мышцах ног, поднялся по горке к своему дому, в подъезде пахло жареной курицей, но аппетит не появился. Каткема тихо открыл дверь, в квартире стоял шум телевизора и кипящей воды, сына не услышали.

– Олли, ты уже подмылся? – Голосила Алисия, пытаясь перекричать свистящий чайник.

– А то! И твоим любимым одеколоном побрызгался! – Уныло, но также громко ответил ей муж.

– Прикрой пожалуйста форточку в зале, мне дует! – Сразу закричала она, почувствовав легкую щекотку в спине.

Оллема закатил глаза, не понимал, как можно быть такой нежной, но, как джентльмен, исполнил просьбу.

– Резинки приго… – не успела спросить Алисия, как Като опередил ее намеренным шумным захлопыванием двери.

Дома он застал готовящихся обедать при свечах, мать что-то наготавливала, а отец смотрел новости. Восковые формочки были уже заставлены и зажжены по всей кухне, но романтика нарушилась.

– Ты что сегодня так рано? – Спросил сонно Оллема, переключая каналы и надеясь, что сын ничего не услышал, – до шести же должен учиться.

– Да посмотри на него, он же опять весь до нитки промок. Сынок, что случилось? – Продолжался женский гомон, уловив неспокойное состояние души сына.

Она была в домашних теплых хлопковых штанах, на ступнях толстые шерстяные носки, а сверху вязаный свитер с высоким горлом. У Алисии был насморк, глаза слезились, и сама часто чихала. Она простудилась, потому что думала, что заразилась от Каткемы. Занятно, учитывая тот факт, что Като сам остался здоров.

– Нас отправляют патрулировать район “Накохама” с завтрашнего дня. –Горько и тихо ответил Като, сверля глазами полку для обуви, пытаясь найти ложку.

– Что??? Как??? Не может быть! Что ты такое говоришь?! – Воскликнула мать, упершись мокрыми руками в бока.

– Врать буду что ли.

– В этом районе живут же самые малоимущие, так он же рядом с портом… там же может быть опасно… они не могут вас туда послать. – Очень быстро и громко вопила Алисия, помогая Като снять мокрую кофту и будто успокаивая саму себя.

– Я сам в шоке сейчас. – Тихо ответил сын, не выражая никаких эмоций. Алисия скорее понесла сушиться кроссовки и худи.

– Да не могут они тебя туда послать, вы же еще только первокурсники, –сказал преспокойно Олема, вставая из-за большого бежевого дивана стоящий на весь зал. Но на самом деле отец был очень огорчен, что потенциально приятное продолжение обеда оборвалось.

Перед ним стоял большой двадцати дюймовый плазменный телевизор, где был включен главный городской канал с невыспавшимися ведущими, которые старались сохранять бодрый настрой. Отец же приоделся в “модные” вельветовые бурые джинсы и заправленную в них черную рубашку с застегнутой последней верхней пуговицей. Чешуа младший не удивился бы, если он так приоделся ради ужина, но Олли выглядел так всегда и везде, боялся раскрепоститься даже дома. Оллема быстро обернулся, услышав срочный выпуск новостей. Они были еще из поколения, которое следило за миром только через телевидение и охотно верило во всю информацию, вещаемую из ящика. Там ведущая сообщала, что по указу фельдштриха курсанты полицейской академии города Толлосус будут обучаться по новой программе, и теперь у младших курсов будет больше практики на улицах города. Подтвердили, что первокурсниками будут патрулироваться городские районы, а старшие курсы будут на пограничных дистриктах.

Алисия и Оллема не могли поверить своим ушам. “Не может быть!”, – со слезами на глазах надрывалась мать, садясь медленно на стул и хватаясь за лоб. Но отец сразу принялся успокаивать ее, подбежав к столу.

– Не надо мне здесь вопить, в этом районе тысяч сорок человек живут и ничего, вроде нормально существуют. – Активно махая руками, горланил Олли, пока разок чуть не сбил свечку в стеклянной оболочке.

– Да те в дома спрятаться могут, а его идти вперед, на смерть отправят!!! –Рыдая и уже заикаясь, выла мать.

Вся ее тушь стекала черными полосками вниз по щекам.

– Не придется. Всё у них там будет хорошо, я сказал! – Свирепо рычал отец, классически негодуя, что его не слушают.

Олли обнял свою рыдающую жену, Като безмолвно прошёл в зал и сел на диван, откинув голову на спинку и уставившись в потолок. Они сидели в полумраке, освещаемым только разноцветными свечениями с кухни. Алисия наставила самых различных подставок для свеч, поэтому было и такое пестрое разнообразие, играющее отражениями на трех жильцах. Подобная неразбериха была и в их думах. За окном продолжался шум надоедливых осадков. Семья будто переживала траур. Через часа два они успокоились, и трезвый рассудок вновь хозяйствовал в доме. Оллема ходил по залу взад, вперед, гладя свежевыбритое лицо. Дождь стих, свечи полностью растопились. Вид у отца был крайне важный, несмотря на свои сорок три года Оллема выглядел очень молодо и свежо, без морщин на лице, седины и старческого пивного живота. Практически мыслить он точно умел.

– Слушайте внимательно, как значит поступает с завтрашнего дня и впредь наш сынок на этой чертовой службе. Как я уже сказал, вероятность налететь на преступника, крайне мала, но если такое случится, ты действуешь следующим образом: не бежишь на них, сломя голову, ты меня понял? – Включил лидера Олли, четко произнося речь, которую проговорил уже несколько раз в голове.

– Понял. – Тихо ответил Чешуа младший.

– Не надо казаться крутым и храбрым, смотришь по сторонам, ищешь укрытие, постарайся туда добежать незаметно для тех, кто представляет опасность, и для своих, кто может заставить лезть в бой или кто впоследствии настучит начальству, – объяснил тщательно Олли, присев на диван рядом с ними и обводя на листочке карандашом толстый круг.

– А камеры же меня тогда, труса, зафиксируют. – Ответил недоверчиво Като, нервно почесывая вески.

Алисия, без конца вытирая лицо платочком, внимательно слушала и следила, чтобы Каткема не смел сейчас своевольничать.

– Не думаю, что стычки будут под камерами, банды из порта не настолько тупорылые, чтобы под ними светиться. На них на всех досье висит. – Ответил весьма уверенно Оллема, в логическом мышлении ему не было равных.

– Звучит неплохо, Като, милый мой, ты всё понял? – Спросила Алисия, пристально глядя на сына в надежде, что он ничего не пропустил мимо ушей.