Пантелея Константиновича мы застали у ворот сборочного цеха. Он стоял с засученными рукавами и что-то кричал машинисту в паровозную будку.
— Неужели снаряды пробивают и экранировку? — это первый вопрос, который он задал нам, увидев шагавшего за мной забинтованного и ободранного Микиту.
— Це так, снаружи царапнуло, — поспешил замять разговор старшина.
Пантелей Константинович потянул меня за рукав в цех.
— Дорогие мои, посмотрите сколько! Вот где сила. Вот где работы! Пустить бы это все сразу на фронт!
По обе стороны линии сборочных шахт стояли танки, от старых Т-27 до БТ последних выпусков. Это были машины с того эшелона, который вытащил со станции Мариново сердитый старик-машинист. Тут же были и Быковец и Климов, сопровождавшие эти танки. Оба они уже работали на разборке своих машин, о чем свидетельствовали их измаранные и замасленные комбинезоны, надетые на голое тело. Тут был и худенький электротехник Каляев, который как сбежал с парохода, оставив на нем свою семью, когда мы ремонтировали первые танки, так и застрял на заводе. Конечно, тут же были и ученики-ремесленники братья Мишка и Васька, обидевшиеся на меня за то, что я не взял их с собой на фронт. Они выползли из-под стоявших на разборке машин и кинулись к своему покровителю — Миките.
Мое сообщение о втором эшелоне с танками, застрявшем на станции Карпово, привело всех в восторг. Пантелей Константинович заторопился.
— Дорогой мой, тогда надо браться за дело фундаментально. Надо вновь организовать цеха, а прежде всего надо подсчитать, что нужно, — говорил он, уже вынимая из кармана карандаш и блокнот для подсчета.
— А как же с эвакуацией? — спросил я и напомнил, что в порту грузятся на пароход уже остатки заводского оборудования.
— Что ты, что ты! — испуганно сказал он. — Меня это не касается. Разве вы теперь одни справитесь!
Я согласился, что нам, танкистам, одним теперь, конечно, не справиться. Мы пошли в конторку и стали набрасывать расчет оборудования, необходимого для восстановления танков. На заводском дворе против нашего окна остановилась группа людей. Это были старейшие работники завода. Они стояли, к чему-то прислушиваясь.
— Смотри, дорогой мой, не верят своим ушам! — хохочет Пантелей Константинович, высовываясь в окно. — Остолбенели! Не иначе как думают, что в цеху черти свою кузницу устроили. Право, им сейчас представляется, что на нашем мостовом кране лешие катаются. — И он кричит в окно: — Владимир Николаевич, Иван Иванович, где столбняк подхватили? Сюда, сюда — вылечим…
Мы выходим к ним. Владимир Николаевич, главный конструктор, ерошит волосы, делает вид, что он ничего не может понять.
— Три дня не вылезали из трюма, размещали оборудование. Кончили. Отпустил директор последний раз взглянуть на завод и заодно велел Пантюшу прихватить на пароход. «Нечего, — говорит, — делать ему в пустых цехах». А у тебя тут оказывается целый конвейер. Как же теперь будет с эвакуацией?
— Стоп машина! Трави якорь здесь! — кричит Иван Иванович, самый молодой из наших начальников цехов. — Мы прибыли, товарищ капитан, вот берег! — он показывает мне на танки. — Эвакуация закончена в полном порядке, потерь нет, настроение бодро-веселое. Короче говоря, товарищ капитан, команда покидает судно для выполнения боевой задачи…
— Опоздал, Иван Иванович! — смеется Пантюша. — Задание вот уже где! — он сжимает руку в кулак и показывает его Ивану Ивановичу.
— Пантюша! — меняя тон, говорит тот. — Не спорю, согласен, согласен. Но только подскажи: как можно, не нарушая приказа об эвакуации, остаться на заводе и нам?
Я сказал, что поставлю этот вопрос перед командованием, и, возможно, уже завтра будет вынесено решение оставить часть специалистов завода в Одессе.
— Что ты, что ты — завтра! Не годится! — запротестовал Иван Иванович. — Завтра мы уже будем в море, завтра, может быть, нас уже акулы съедят. Надо, чтобы решение было принято сейчас же, немедленно. Скорее садись на свой мотоцикл и мчись в штаб!
— Обождите, товарищ командир, — взял меня за руку мастер Калягин. Он стоял до этого молча, грозно шевеля своими белоснежными усами, кончики которых, загнутые вверх, почти упираются в поля его твердой соломенной шляпы. — Танки танками, но и бронепоезда нужны. В гражданскую войну делали, а сейчас что — не можем?
— Делали, да еще какие! — поддержал Калягина другой мастер, старик Дикуненко.
— Верно! — согласился Пантелей Константинович. — Подыми и этот вопрос перед начальством. За пять дней оборудуем бронепоезд. Лишь бы пушки дали, а броневая сталь есть на «Марти»… И знаешь еще что! Вчера к нам с фронта приезжали чинить минометы. Я их первый раз в жизни видел, но повертел в руках и скажу тебе, дорогой мой, что сделать нам их не представляет труда.
* * *
У дверей кабинета начальника отдела я столкнулся с батальонным комиссаром Костяхиным, моим попутчиком в Молдавии, когда мы сопровождали танки в Н-скую часть.
— Мы, кажется, знакомы? — спросил Костяхин, приглядываясь ко мне.
— Как же, в атаку ходили вместе и все танки растеряли, — засмеялся я.
— Да, погорячился я тогда, — сказал он по-товарищески просто и спросил подполковника, поставлена ли для него в кабинете койка.
— Вон, рядом с моей, второй день уже стоит, — ответил подполковник и, заметив мой удивленный взгляд, — добавил: — Вблизи наш новый комиссар плохо видит — привык смотреть вдаль.
Костяхин назначен комиссаром нашего отдела.
Свой доклад я начал с того, что казалось мне главным и что скребло сердце — с утопленных под Беляевкой танков, а потом перешел к приятным известиям. Обрадовавшись, что, кроме эшелона, уже выгруженного на заводе, есть еще один эшелон с танками, застрявший в Карпове, начальник отдела не придал большого значения потере машин.
— Сейчас главное не то, что было, а то, что будет. Дашь армии батальон танков, и тебе все грехи простятся, даже загробные, — сказал он и предупредил: — Имей в виду: основное теперь у тебя — завод. В заводе смысл твоего существования.
После разговора по телефону с железнодорожным комендантом подполковник сказал мне, что в Карпово паровоз будет послан, но что обстановка там неясная — бой идет, кажется, у самой станции. Он предложил мне сейчас же пойти с ним к командующему, сказал: — Договоримся сразу обо всем.
В ожидании, пока нас примет командующий, я задремал у окна в мягком кресле, полуприкрытом портьерой, и сквозь сон слышал, как кто-то над моим ухом постукивал чем-то о подоконник. Приоткрыв глаза, я увидел Осипова. Он выбивал о подоконник свой мундштук.
Ночь под Беляевкой измотала меня. Отяжелевшие веки снова сомкнулись помимо моей воли. Яков Иванович стукнул меня мундштуком по носу.
— Солдат спит — служба идет, командир спит — служба стоит. В этом, брат, заложен великий смысл воинских порядков, — сказал он здороваясь. — Только что был у тебя на заводе. Там служба идет полным ходом, хотя командир спит. Это уже что-то новое. Он засмеялся. — Видел, сколько у тебя в цеху танков. Полно! Двери не закрываются. А у меня в полку ни одного нет. Дай парочку самых стареньких, латанных-перелатанных. В атаку посылать не буду. Пусть ходят в тылу полка, шумят, чтобы немец знал, что в Одессе есть бронетанковые силы.
Какой-то капитан принес Осипову, пачку пехотных уставов. Постукивая мундштуком по этой пачке, Яков Иванович говорил мне:
— Понимаешь, это одна из главных целей моего приезда. Противник немного притих, только боевую разведку ведет. Вот и воспользуюсь случаем: засажу своих моряков за пехотную науку. Пусть грызут в свободные минуты. А потом экзамен устрою.
Из зала Военного Совета вышел контр-адмирал и кивнул Осипову. Осипов подошел к нему. Когда контр-адмирал скрылся за дверью, Яков Иванович, прощаясь, сказал мне:
— Ну вот, с минометами вопрос решен. В резерве нет ни одного ствола, но командующий обещал дать нам — снимет с менее важного участка. Будем считать, что и танки получим. Уговор такой: первые две машины, вышедшие из ремонта, — нам. Больше не прошу. И экипажей мне не нужно — посажу свои. Завтра же пришлю людей. Закрепи их за машинами. Пусть ремонтируют и учатся, только поскорее… Да, да, торопись, торопись, сказал он, хлопнув меня по плечу, — а то придут корабли из Севастополя, тогда ты и не услышишь голоса своих пушечек!