Первыми поплыли лучшие пловцы, потянув за собой на восточный берег проволоку. Концы ее на обеих сторонах реки были закреплены за кусты. Сделав из волокуш ,и носилок подобие маленьких паромчиков, мы стали переправлять через реку раненых, а потом таким же путем всех не умеющих плавать.

Попель поплыл сам, поддерживаемый Коровкиным. Следом за ним бросилась в воду большая толпа танкистов и окружила комиссара плотным кольцом.

На том берегу Попель вынул из кармана куртки размокший кусок сахару, повертел его в руке — видимо, колебался: съесть или оставить про запас. Рядом застонал кто-то из раненых.

— На, друже, подкрепись,— сказал Попель, отдавая ему сахар.

Как ни торопил бойцов Попель, а все же рассвет застал нас на переправе и выдал противнику. Появились вражеские самолеты. Они начали штурмовку, обнаружив нас с первого захода. К нашему счастью, пошел густой дождь. Но все же мой взвод понес потери. На холмике среди болота мы похоронили старого солдата, колхозника-добровольца Мусия.

Не успел еще затихнуть гул самолетов, как наше прикрытие со стороны села подало тревожный сигнал: «Танки противника». Майор Сытник, забрав первую роту, бегом повел ее на помощь прикрытию. Из лесу, куда по болоту бежал мой взвод, навстречу нам раздались орудийные выстрелы. Мы залегли в болотной осоке. Я недоумевал, почему снаряды рвались далеко за нами. Стал прислушиваться к стрельбе. Только я подумал: «Что такое? Это же наши орудия стреляют», как Никитин и Гадючка, лежавшие рядом со мной, почти одновременно радостно воскликнули:

— Наши стреляют!

Да, конечно, наши. Разрывы снарядов блестели среди развернувшихся к атаке немецких бронеавтомобилей, километрах в двух от нас.

Мой взвод, состоявший из одних раненых, вскочив, помчался уже к опушке, из которой стреляли орудия.

— Скорее! Наши!— кричали мне бойцы.

Я бросился за ними.

На опушке между деревьями бойцы кого-то окружили. Когда они расступились, чтобы дать мне дорогу, я увидел Кривулю. Он весь был в копоти и масле, но я издали узнал его по буйно растрепанному чубу и сразу с тревогой подумал о колонне, с которой он ушел.

— Какими судьбами? Что случилось? — спросил я.

— Ничего не случилось,— сказал он и показал на кусты, в которых я не сразу разглядел два танка БТ. — Уже готовы. Едва кончили, как видим — кого-то бомбит немецкая авиация, потом эти броневики... Ну, мы и помогли огоньком.

Как всегда, он говорил так, будто мне должно быть ясно все с одного слова. Я попросил его рассказать толком.

— Очень просто,— оказал он.

Дело было в том, что два неисправных БТ из полка Болховитинова, шедшие в колонне, едва двигались и заводились только с буксира. Один из них, пройдя мост, заглох и закупорил выход. Пока Кривуля возился с ним, помогая завести, колесная колонна ушла далеко. Посоветовавшись с экипажами, Кривуля пришел к выводу, что догнать колонну на первой передаче не удастся, придется двигаться самостоятельно, поэтому и решил: из четырех неисправных танков сделать два боеспособных. Отъехав в лес, они приступили к работе. Перестановка коробок перемены передач задержала их в лесу до нашего появления.

Майор Сытник, отбив атаку броневиков и мотопехоты, дал Попелю возможность закончить переправу и увести отряд в лес.

— Вот и хорошо,— обрадовался Попель, когда я доложил ему о Кривуле.— Соберите в ротах тяжело раненных и посадите «а танки столько, сколько может разместиться на них, и пробивайтесь на Тернополь. Вывезете раненых и доложите корпусу, что отряд продолжает выполнять новую боевую задачу.

Пока я отбирал раненых, роты выстраивались на поляне. Танкисты становились в ряды поэкипажно. Попель с помощью Коровкина поднялся на штабель бревен. Ряды вздрогнули, подтянулись ближе к нему.

— Соратники и друзья,— тихо заговорил Попель,— Сегодня мы идем на восток, но вы запомните эти тропы,— завтра мы проложим по ним на запад широкие дороги боевой славы нашего народа. Пусть вечно живет его слава!

— Ура!!! — тихо, но несмолкаемо долго и грозно несется над поляной.

— Товарищи!—продолжает Попель, подымая кулак.— И без машин мы останемся грозной силой. Рядом в селе Семидубы — немецкий аэродром.— Наша задача разгромить его. Мы будем уничтожать захватчиков всюду, где бы они нам ни попались. За мной, танкисты! — он взмахнул рукой, и ротные колонны зашевелились — одна за другой двинулись в лес, еще не стряхнувший с себя темное покрывало ночи.

Наш путь — в другую сторону. Раненые уже разместились на танках — по двенадцати-пятнадцати человек на машину. Тех, которые сами не могут держаться, пришлось привязать к броне веревками. Люди сидят и лежат на броне так тесно, что танка не видно, со стороны, должно быть, не поймешь, что это за диковинную машину облепило столько людей. Из наших пассажиров твердо держится на ногах только колхозник Игнат. Он уже переоделся в кирзовую куртку Мусия и опоясался его пулеметной лентой. Я поручил Игнату следить, чтобы во время движения кто-нибудь из раненых не свалился с танка. Он ухаживает за ними, как нянька, бегает вокруг машины, одному что-нибудь под голову сунет, другому флягу наполнит водой.

Сейчас мы двинемся в путь — пусть только отряд Попеля скроется в лесу.

— Не могу ехать в госпиталь,— говорит раненный в голову старшина Ворон.— Вон с Удаловым пойду воевать... Счастливо пробиваться,— и он соскальзывает с танка, бежит за строем.

Удалов машет ему рукой.

— Эй, дружок, пристраивайся к моему взводу.

Гадючка, кажется, чувствует себя обиженным, он молча смотрит вслед уходящим. Вот уже и последние. Замыкая колонну, идет тыловое охранение. Его ведет пехотинец, младший лейтенант, бежавший в атаку за мазаевским батальоном в памятное утро боя за Трыгыны.

Моя пятикилометровка с маршрутом на Тернополь вся разрисована ориентирами: хутор, могила, верба, яр. Игнат в этих местах двадцать лет батрачил, все стежки и межи исходил. Повторив вслух ориентиры, он заключил:

— Добре буде.

Гадючка, который никак не мог примириться, что его танк, облепленный ранеными, потерял вид боевой машины, не утерпел, конечно:

— Що це добре?

— Як мышь, прошмыгнем,— пояснил колхозник, не знавший нрава нашего механика.

Этого было достаточно, чтобы Микита всю дорогу неизвестно кому доказывал ту совершенно очевидную истину, что танк — это не мышь, особенно БТ-7, мотор которого при выхлопе стреляет, как пушка,— да и вообще, чего лазать по ярам, без толку это, если рев мотора слышен за пять километров.

Два наших танка идут на юг полями и оврагами, укрытые туманом и моросящим дождем, обходя на тихом газу селения, в которых могут быть немцы. В лесу южнее селения Града останавливаемся на дневку, так как дождь прошел и небо стало угрожающе расчищаться.

На южной опушке стоят наши наблюдатели. Впереди — мостик и село, миновать которые нам никак нельзя: слева — река, справа — шоссе, непрерывное движение немецких колонн. Сначала в селе не заметно было немцев, кроме двух солдат, стоявших у моста, но вскоре наблюдатели доложили, что в село въехали автомашины и танки.

Целый день я усердно крутил рукоятку приемника, надеясь поймать какую-нибудь армейскую рацию, но не услышал в эфире ни одного русского слова. Только под вечер кто-то заговорил в наушниках по-русски с сильным западным акцентом. С первой фразы «советы бегут» стало ясно, что это немецкая пропаганда, но диктор упомянул район Дубне, и я решил послушать. Диктор с пафосом сообщал, что сегодня южнее Дубно уничтожена до единого человека ранее окруженная дивизия полковника Васильева. Сначала меня эта информация рассмешила, но потом я разозлился и с досадой повернул выключатель. Положение наше не такое, чтобы спокойно слушать эту бессовестную ложь.

Странно, но только сейчас до моего сознания дошло, что мы находимся на территории, занятой врагом, и что наше задание очень мало похоже на транспортировку раненых, как это представлялось нам еще утром, когда мы стояли на поляне, провожая взглядом уходившие в лес колонны.