— По пустому месту бьют, для страха,— ободряет меня Никитин.

Нет, это не для страха, это заградительный огонь против нащей атаки. Вон под прикрытием его с обеих сторон вышли немецкие танки. Немецкая артиллерия переносит огонь в глубь леса.

— Вот она, последняя и решительная! — с праздничной торжественностью говорит Васильев, взбираясь на танк, и дает сигнал: «Сбор командиров — ко мне».

Не знаю, кажется ли мне это сейчас, когда страшное уже совершилось, или действительно мое сердце тогда сжалось в тоскливом предчувствии.

— Николай Кириллович,— впервые при мне Васильев назвал Попеля по имени и отчеству,— хочу не только задачу поставить, хочу говорить с теми, кто, может быть, не вернется.

— Говорите, Иван Васильевич,— тихо сказал Попель, и я, услышав в его голосе необычную интонацию, подумал: «Как хорошо, что все мы понимаем друг друга».

От дальних машин к группе, отступившей танк комдива, спешат и танкисты и пехотинцы. Стройная фигура Васильева в черной кожаной форме танкиста точно срослась с башней. С флажками в руке, простертой к угрюмо несущейся на нас лаве немецких танков, озаренного последними лучами солнца,— таким я буду, помнить его всю жизнь.

— Танкисты! — раздается его сильный и ровный голос.— Смотрите, вот он враг, который идет поработить советский народ. Честь отчизны — наша честь. В этот решительный час постоим за нее, как стояли наши отцы. За наше правое дело! Ура!

— Ура! — подхватывает Попель, который уже рядом с Васильевым.

— Ура! — кричим мы снизу.

Эхо нашего могучего «ура» катится по ровному полю навстречу наступающему врагу. Попель командует:

— Развернуть знамена!

Бежим к машинам. Над тремя башнями взвиваются знамена. Кто-то на бегу кричит:

— Ура нашим командирам! — и снова перекатывается далеко-далеко боевой клич русских людей.

Слышишь ли ты нас, Родина?..

Васильев ведет в центре боевого порядка три последних КВ. Его машина — впереди. За ней — танк со знаменем дивизии. То же самое в полках: танки-знаменосцы следуют за командирскими. Попель опять на Т-34 — где-то на фланге.

Частый огонь противника напоминает дробь барабанов. Я смотрю в перископ и вижу подымающиеся при разрывах и оседающие тучи земли и танки противника. Они катятся строгими рядами, ведя за собой пехоту. Куда ни поверну свой перископ, всюду — немецкие танки. Полукольцом с севера на юг оцепили они нас.

«Вперед! Вперед!» — сигналит комдив, и его машина резко вырывается из строя. За ним на предельной скорости летят два другие КВ — знаменосец и его ассистент. Тонкостенные Т-26 намеренно отстают и ведут огонь с коротких остановок.

КВ Васильева, застывая на миг, бьет в упор по встречной лавине.

С башни КВ, с его бортов сыплются искры, снаряд за снарядом попадают в него, отскакивают, как горох от стенки. Один немецкий танк, вырвавшись вперед, мчится на Васильева. Комдив не тратит на него снаряда, таранит дерзкого носом. С вражеского танка сваливается башня.

Танк Васильева опять вырывается вперед. Приподымается крышка люка, показывается голова полковника, взмах флажками — сигнал «Вперед». В то же мгновение пучок ослепительных искр отскакивает от его башни, вслед за ним второй — от левого борта. Танк вздрагивает и замирает. Из полуоткрытого люка свечой вырывается в небо пламя. Не веря перископу, выглядываю из башни: КВ весь в огне. Из люков никто не показывается. Жду с замершим сердцем: вот-вот сейчас опять появится голова Васильева. Нет, не появляется. Ясно, все кончено, и все-таки я не верю этому. Вспыхивает второй КВ, идущий рядом со знаменосцем. Да что это такое? Отворачиваю перископ в сторону от танка Васильева. На высотке у села видны длинноствольные пушки. «Зенитки,— мелькает догадка.— Вот кто только мог пробить КВ».

Припадаю к прицелу... В глаза ударяет пламя, в голове звенит, звенит. Не могу сдвинуться с места. Почему мое тело вдруг стало таким тяжелым?

Кто-то тянет меня вверх, на воздух, потом волочит по земле... С трудом поднимаю веки. Я — в окопе, голова лежит на чьем-то теле. Скашиваю глаза: на засыпанном землей лице дико торчат очки с одним треснувшим стеклышком. «Профессор»,— вспоминаю.

Где-то сзади, над головой непереносимо громко, раз за разом, стреляют пушки, каждый выстрел отзывается в теле страшной, глухой болью, слышатся чьи-то знакомые голоса.

— Жив,— говорит Никитин.

«Васильев жив»,— думаю я и окончательно прихожу в себя. Вижу старшину Ворона, перевязывающего свое залитое кровью лицо. Догадываюсь, что нахожусь на батарее Новикова. Подоткнув бинты, Ворон припадает к рукоятке танкового пулемета и по кому-то стреляет короткими очередями.

Через окоп быстро перескакивают бойцы, кругом часто рвутся снаряды и где-то внизу ревут и визжат моторы... «Неужели немецкие танки»,— думаю я и стараюсь поднять голову, выглянуть из окопа.

Недалеко в сизой тени вечернего леса горит немецкий танк, подальше, в стороне, горят еще четыре танка. Сквозь грохот выстрелов и разрывов слышу команду Новикова:

— Каждому орудию вести огонь за батарею. Прямой наводкой. По фашистской нечисти, огонь! — и огонь батареи сливался в один сплошной гул.

«Но где же Никитин? Я ведь слышал его голос. Где же Васильев?» — думаю. Оказывается, Никитин рядом со мной в окопе.

— Живы? — улыбается он.

Уже потом я узнал, что после гибели Васильева наши танки, продолжая вести неравный бой, загнали фашистов обратно к Будам и в Пелчу. Но от выполнения дальнейшей задачи пришлось отказаться: слишком мало у нас осталось танков. Собрав безмашинных танкистов и пехотинцев, Попель отвел их в лес под прикрытие батареи Новикова. С ними и пошли Никитин и Гадючка, вынося меня с поля боя. По пути нас захватил артналет, и они укрыли меня в окопе Ворона.

Вой моторов становится все ближе. Никитин и Гадючка, не говоря ни слова, подхватывают меня вдруг под руки и волокут в лес.

Сильная встряска и на этот раз подействовала на меня оживляюще. Почувствовав, что ноги мои твердо упираются в землю, я вырвался и побежал самостоятельно. Навстречу нам промчалось несколько средних и легких танков, посланных Попелем на помощь Новикову, отбивавшему уже вторую атаку немецких танков.

На восточной опушке леса мы видим много людей нашего отряда. Они толпятся в пяти разных местах и почему-то выкрикивают свои звания и фамилии. Посредине на пне сидит контуженный Попель — у него парализованы нога и рука,— а рядом стоит майор Сытник и что-то докладывает ему. Узнаем, что это идет формирование рот из уцелевших безмашинных танкистов и остатков мотопехоты.

После переклички Попель подсчитал силы. В отряде осталось тысяча семьсот пятьдесят человек, вооруженных кто чем, от гранаты до танкового пулемета, около полсотни раненых и пятнадцать танков.

Танкисты разбрелись по лесу собирать ягоды, чтобы ими обмануть голод. Механик Коровкин принес Попелю стакан черники, Попель брал здоровой рукой из стакана по одной ягодке, бросал в рот и искоса поглядывал на своего безмашинного механика, который понуро стоял около него.

— Товарищ, бригадный комиссар, как же теперь воевать будем? — спросил вдруг Коровкин,

— Так же, как воевали на машинах, поэкипажно,— ответил Попель, задерживая ягоду перед ртом.

Видно, не один Коровкин боялся, что в пешем строю экипажи перемешаются, неразлучные дружки-товарищи окажутся в разных подразделениях. Ответ Попеля мигом Облетел всех.

— Вот это хорошо, что поэкипажно,— обрадованно заговорили танкисты.

— Значит, я опять впереди? — спросил Коровкин.

— Конечно, будешь протаптывать дорогу,— улыбнулся Попель.

В сумерках отряд двинулся в путь. Два танкиста вели Попеля под руки, мы шли лесом на село Птыча, чтобы воспользоваться мостом для переправы через реку Икву на Старо-Носовицу. Кажется, Попель намеревается прорываться через иквянские болота, на восток.

Я как командир взвода первой роты получил задачу идти в головном походном охранении. Уже было темно, когда я вывел свой взвод из лесу на окраину села Перчин. У первого дома стоял наш танк Т-34, за ним колонной по обочине улицы вытянулись другие танки.