Пытаясь сделать это, Перепилица — это был, конечно, он — чуть не сбил поравнявшуюся с ним мою машину,— он затормозил свою уже на скате кювета.

Рассерженный Микита упрекает Перепилицу:

— Э, товарищ лейтенант, да хиба вы не знаете, шо разведка впереди должна быть?

— Знаю, что разведка, вот и уступаю дорогу,— улыбается Перепилица.

— А вы кто? — спрашиваю я его.

— Мы гэпэзэ,— многозначительно отвечает он,— а я — головной дозор.

Договариваемся с начальником головной походной заставы, чтобы он шел за нами на расстоянии зрительной связи, так как до противника всего десять километров. Кривуля советует нам идти не по шоссе, по которому пойдет походная застава, а справа, вдоль насыпи железной дороги. Радиоволна у нас одна, это облегчит информацию.

Подъезжая к селу Иване-Пусте, я заметил на северной окраине пять немецких танков. Донес об этом по радио Волкову. Волков приказал походной заставе уничтожить их «без шума», а нам обходом продолжать движение.

Мы переходим реку Пляшувку, минуем село Грановку и опять движемся вдоль железной дороги.

Слева от нас никого нет. И вдруг мы видим колонну танков и автомашин, выходящую на шоссе с боковой дороги. Голова колонны уже скрылась в селе Верба, а хвоста ее не видно за высотой. Машины появляются на развилке дорог одна за другой с методичной точностью, строго соблюдая дистанцию.

— Мать родная, сколько их! — вскрикивает Никитин.

Вызываю Волкова. Слышу голос радиста, прошу передать наушники Волкову, информирую его о движении танков, сообщаю место, откуда ведем наблюдение.

— Не шевелись! — приказывает он.— Ударю с ходу. Подхожу к Грановке.

«Это, значит, еще пять километров»,— думаю я и слышу, как Волков передает мои данные радисту Попеля.

Кривуля показывает мне на лощину, что впереди и левее нас.

— Сюда, черти, прут!

По проселку в нашу сторону к железнодорожному переезду двигаются два немецких танка и два мотоциклиста.

«На этом проклятом месте не укроешься,— подумал я.— Если они взберутся на насыпь у переезда раньше, чем подойдет Волков, мы вынуждены будем открыть огонь. Нужно минимум четыре выстрела. Этого достаточно, чтобы всполошить колонну, выславшую дозор. Тогда все пропало. Фашисты успеют принять боевой порядок и встретят Волкова в упор». Подсчитываю, что до подхода Волкова остается восемь минут. Столько же приблизительно потребуется и немецкому дозору, чтобы выйти к переезду. Значит, все дело решают секунды. Кривуля, соскочив с машины, загребает в охапку верхушку рядом стоящей копны.

По его примеру все экипажи стали быстро закидывать танки сеном. Немецкие мотоциклисты двигались впереди своих танков, значительно опередив их. «Если они проскочат сразу в хутор и не обратят на нас внимания, мы выиграем две-три минуты»,— подсчитал я и радировал Волкову, что по шоссе движение продолжается, наблюдаю полный порядок,— враги, видимо, не подозревают ничего, но на нас идет боковой дозор, и мы не можем никуда уйти.

— Нажмите на скорость,— прошу я.

— Летим! — радирует Волков.— Осталось четыре километра. Сиди и не шевелись!

Я слышу в своих наушниках, как он взволнованно дышит и как, забыв о переговорном устройстве, надрываясь, стараясь перекричать шум мотора, отдает команду своему механику: «Скорость давай, газ давай...» И опять, обращаясь ко мне, волнуясь, просит: «Что хочешь делай, но ни звука».

Оставив танки далеко позади, мотоциклы стрелой летят к нам. Они уже на полдороге. Отдаю команду прекратить маскировку, всем сесть в танки и без сигнала никому не стрелять.

— Пусть немцы хоть лазят по вас, но вы — ни звука. Надо выиграть две-три минуты,— говорю я.

Нервное напряжение возрастало у меня с такой же быстротой, с какой приближались мотоциклисты. Я уже не дышал. И вдруг на всем ходу мотоциклисты повернули вправо к лесу, что начинался в полукилометре от их дороги.

— Лес осматривать свернули,— обернувшись, закричал мне Кривуля, а я уже прикидывал в уме, сколько времени потребуется мотоциклистам, чтобы доехать до леса, осмотреть опушку и вернуться назад.

«Две минуты»,— подсчитал я и подумал: «Еще бы одну минуту выиграть!»

Едва вражеские танки поравнялись с лесом, как мотоциклисты вынырнули из него и, обгоняя танки, понеслись в нашу сторону. «Приготовились?» — крикнул я и опять, затаив дыхание, стал следить за ними. Вот они скрылись за полотном железной дороги, мне их уже не видно. По внезапно затихшим моторам я понял, что мотоциклисты остановились. «Наблюдают,—подумал я,— но за чем?»

— Да проезжайте же, черти, скорее, ей-богу, стрелять не будем! — заговорил Никитин, все время молча наблюдавший в триплекс.

Этого было достаточно, чтобы заговорил и Гадючка.

— Гайка отошла, товарищ студент, на бога уже надеетесь?

Прислушиваясь к шуму мотоциклов, работавших на малом газу, я думал: «Со стороны переезда танки закиданы сеном хорошо, оттуда, не подойдя вплотную, не разберешь, что это, а вот со стороны хутора — плохо, бока голые».

Уже слышен был позади шум приближавшихся танков Волкова, когда мотоциклы, зарокотав на низкой передаче, показались на переезде. Передний мотоцикл скатился вниз и, удаляясь, залопотал мотором, а задний остановился почти на насыпи. Мне показалось, что я встретил в своем перископе удивленный взгляд мотоциклиста. Но мотоциклист, должно быть, ничего не заметил: набирая скорость, он помчался на хутор вслед за первым.

Через одну-две минуты фашистские танки, лязгая гусеницами и жалобно подвывая моторами, перевалили через насыпь и свернули налево — к дороге на Вербу. В тот же миг на шоссе тяжело ухнул одиночный выстрел танка Т-34, а в наушниках раздался ликующий голос подполковника Волкова:

— Круши их, товарищи! Давите гадов, мои дорогие!..

В радости я так громко прокричал команду, что, когда вражеские танки вдруг почему-то остановились, мне показалось, что они остановились оттого, что услышали мой голос. Я чуть поправил горизонтальную наводку и, выстрелив, крикнул:

— Не разевай рот, гадина!

— А то ворона влетит,— добавил Никитин, послав в пушку второй снаряд.

Кругом загрохотали выстрелы, и я увидел, как оба немецкие танка заискрились.

— Готово! Оба приехали! — смеясь, докладывает Никитин и открывает люк.

В наушники слышу раздельную, по складам, команду Волкова: «Трофим! Трофим! («Третью роту вызывает»,— догадываюсь). Обходи Вербу слева. Жми на всю железку. Давай бери следующую деревню Птыча! Черт глухой! Птыча — следующая деревня, атакуй!»

Вызываю Волкова и докладываю, что дозор уничтожен, продолжаю разведку на Вербу.

— Разведчик!— кричит он мне в ответ.— Не присматривайся и не вынюхивай — поздно, а крой в атаку на Вербу, прорывайся вперед на Дубно! Слышишь? Несись архангелом впереди, наводи порядок на шоссе. Лети, дорогой, лети!

С высотки, из-за которой появились немецкие танки, теперь, рассыпавшись цепью, летят наши БТ и Т-34. Позади них шоссе совершенно чистое — немецкие автомашины и танки сброшены с дороги; разбитые, они дымятся в поле, некоторые, пытавшиеся спастись, увязли на болотистом лугу. Затем танки Волкова скрываются за ближайшим селом, только одна длинная цепочка, обстреляв голову вражеской колонны, вильнула через гребень, ушла в обход, на село Птыча.

В наушниках слышу голос Попеля:

— Волков, вижу тебя! Вижу работу! Молодец! Тебе никто не скажет, что даром ел хлеб. Не останавливайся! На Дубно! Посылаю на помощь Мазаева.

Перед каждой атакой Микита напоминает: «Если атака, так чтобы уж не только с ветерком, но и с огнем». Сегодня на скорость жаловаться нельзя, но с огнем не везет. Во время атаки на Вербы Никитин долго не мог перезарядить пушку — гильза не выходила, и Гадючка, передразнивая Никитина, любящего выражаться точным техническим языком, ядовито спрашивал:

— Не экстрактируется, товарищ студент?

Два села — Верба и Птыча — были взяты с ходу. У села Птыча мы обогнали наши танки, потом, перемахнув через шоссе, выскочили на высоту у села Подлуже, и тут нам с Никитиным опять не повезло.