— Это зачем? — спросил он.
— На всякий пожарный случай, товарищ полковник, — ответил раненый.
Тогда Осипов тут же отобрал из числа ходячих раненых несколько человек, старшим назначил Федю и велел ему немедленно обыскать весь госпиталь, собрать автоматы и отправить их в полк.
— Перевернул госпиталь вверх дном, сто девяносто штук нашел, отправил на машине, а контрольное задание от полковника дано мне — двести штук, десяти нехватает. Вот и вышел на улицу со своей инвалидной командой, стережем новых раненых. Девять штук уже добыли, остался один до контрольного задания. Вторые сутки веду беспощадную борьбу со своим братом, не хочет отдавать автоматы, — жаловался Федя.
В тот же день мне приказано было готовить танки к погрузке на корабли. Машины стояли в овраге у железной дороги, на участке полка Сереброва. Неподалеку занимал оборону ополченский батальон. Передав приказ Юдину, я увидел на косогоре высокую сутулую фигуру Вани Козлова, бывшего профуполномоченного сборочного цеха, воевавшего в одной роте с Разумовским. Он одиноко шагал по тропинке — спускался в овраг к танкам. У меня сразу упало сердце. Я понял, что с Антоном Васильевичем что-то случилось, иначе он тоже навестил бы танкистов, раз они были поблизости. Так и оказалось.
— А знаешь, Антон погиб, — сказал мне Ваня.
Он шел к танкистам, чтобы через них передать эту весть на завод. Командование удовлетворило ходатайство завода о возвращении Антона Васильевича из армии. Разумовский должен был ехать на Урал, налаживать работу своего эвакуированного цеха, но приказ об этом прибыл в часть слишком поздно: Антон Васильевич был уже убит. Его пулеметы стояли в траншее на самом фланге батальона. Целый день они задерживали продвижение вражеской пехоты, которой на этом участке удалось прорваться в глубину нашей обороны. Противник бил по ним сначала из минометов, потом накрыл артогнем. Ночью, когда батальон стал выходить из траншей к железной дороге, чтобы отойти под прикрытием насыпи, и стрелки добрались до пулеметчиков, все пулеметчики были уже перебиты и засыпаны землей. Один Миля Пташный подавал признаки жизни. Его отправили в госпиталь в бессознательном состоянии.
В том же бою была тяжело ранена Катя. Разрыв снаряда накрыл ее возле пулеметчиков, которым она подносила патроны. О дальнейшей судьбе ее Ваня ничего не мог сказать.
Мы простились, и Ваня пошел в свою роту, не подозревая, что завтра наши войска будут уже на кораблях. Мне кажется, что скажи я ему об этом, он бы не поверил мне. Многие командиры уже знали о предстоящей погрузке на суда, но бойцы были твердо убеждены, что нам предстоит зимовать под Одессой. И обстановка на нашем фронте оправдывала эту уверенность: противник только на том участке, где погиб Разумовский, вклинился в главный рубеж обороны, но и тут его наступление захлебнулось.
Как только стемнело, войска начали отходить к порту. В первую очередь на корабли грузилась полевая тяжелая артиллерия. Чтобы противник не заметил ее ухода с позиций, береговые батареи и орудия кораблей вели непрерывный огонь.
Части двигались через город по строго определенному маршруту в отведенные для них районы посадки. Каждую часть сопровождал проводник, выделенный штабом обороны.
Танковый батальон сначала был отведен на завод. Под утро мы получили приказ послать под командой Кривули роту тракторных танков «январец» на западную окраину города к баррикадным проходам. Кривуля должен был прикрывать огнем с места отход наших арьергардов, после чего взорвать машины.
За несколько часов до этого приказа Маша, недавно зачисленная рядовым бойцом в ремвзвод батальона, наконец, дала свое согласие стать женой Кривули. Весть об этом мигом облетела весь батальон. Наши экипажи, возвращаясь из боя на завод, не раз уже обступали Машу и наперебой доказывали ей, что война будет продолжаться долго, стала уже обычным делом и поэтому нечего ждать со свадьбой до конца войны. Она обыкновенно отвечала на эти уговоры шутками, а иногда и всерьез сердилась. И вот в эту последнюю нашу одесскую ночь, когда батальон стоял в саду фабрики-кухни в ожидании приказа на погрузку, Кривуля является к Юдину вместе с Машей, и они оба просят комбата узаконить их брак, так как больше никто этого сделать не может — все учреждения города уже эвакуированы. Юдин, не долго думая, собственноручно написал им «брачное свидетельство» и прихлопнул его моей старой военпредовской печатью, которой он пользовался за неимением в батальоне своей печати.
После этого новобрачные успели только поужинать вместе со всеми танкистами в столовой фабрики-кухни.
Прощаясь с Кривулей, я поцеловался с ним, как с человеком, который идет на верную смерть: думал, что противник все-таки заметит отход нашей пехоты, и Кривуле придется защищать проходы в баррикадах до последнего патрона. В таком случае экипажам пришлось бы взрывать машины, не выходя из них.
Погрузка танков на корабль началась на другой день вечером. Она происходила под артиллерийским обстрелом и бомбежкой с воздуха, в зареве пожара, охватившего большую часть территории порта, но порядок не был нарушен. Военный Совет руководил эвакуацией со своего командного пункта в порту.
За время обороны Одессы мы никогда не теряли веры в то, что победа останется за нами. Но думал ли кто, что после более чем двухмесячной тяжелой борьбы можно оставить город и все-таки сесть на корабль с чувством одержанной победы? Да, это — победа, если произошло все так, как было решено нашим командованием. Сколько дивизий положил противник под Одессой, а взять города все же не смог! Мы защищали его до тех пор, пока того требовала обстановка. Обстановка изменилась, мы выполнили свою задачу в Одессе, сели на корабли и спешим туда, где мы должны быть по решению командования.
Наша «Волга» тянет на буксире плавучий портовый кран. На него мы погрузили последние танки, для которых не хватило места на корабле. Только несколько ветхих машин пришлось сбросить в море. Когда с заведенными моторами они сползали с мола, ко мне подбежал ополченец. Я не сразу узнал нашего профессора. Яков Семенович был без пенсне, наверное, разбил или потерял, не помог и шнурочек. Он отвел меня в сторону, к свету пожара, снял с винтовки штык и стал вычерчивать им на мокрой свае какой-то угольник. Я долго не мог понять, чего он чертит и почему так довольно улыбается. Оказалось, что в этом угольнике решение задачи, над которой мы мучились, стараясь улучшить конструкцию тракторного танка, и которую так до конца и не решили… Ее решил Разумовский. За день до того как Антон был убит, ему пришло в голову, что машину «январец» можно значительно понизить, если опустить сидение водителя ниже рамы и, главное, сделать рычаги изогнутыми. Обрадовавшись этой идее, он тут же, в траншее, у своего пулемета, нарисовал на земле эскизы изогнутых рычагов. Вот этот эскизик и старался воспроизвести Яков Семенович штыком на свае. Убедившись, что я понял идею Разумовского, он, не простившись, побежал к причалу, с которого садилась на судно его часть.
Ночь подходила к концу, уже грузились моряки Осипова, прикрывавшие отход наших войск. Запылал оставшийся на путях портовой станции товарник, а Кривуля со своими экипажами все еще не появлялся. Мы прислушивались — не стреляют ли на окраине города танки, но ничего не было слышно, кроме грохота рвущихся снарядов и бомб, канонады корабельной артиллерии. Снаряды рвались и на молу, и на причалах, и на палубах кораблей, которые стояли в ряд у всех причалов. На соседнем с нами транспорте два снаряда один за другим разорвались, накрыв группу бойцов, только что расположившихся на корме.
Корабль должен был отойти с минуты на минуту, мы уже потеряли всякую надежду дождаться Кривули, как вдруг услышали внизу на причале, крик:
— Ваня! Ванечка!
Это Маша встречала у трапа Кривулю. Он поднялся со своими экипажами на борт перед самым отплытием корабля. Его танки стояли в засаде у баррикадных проходов до конца посадки войск на транспорты. Экипажи взорвали свои машины, не сделав ни одного выстрела. Противник так и не заметил, что ночью наша оборона опустела.
