Увлекшись, генерал соскочил в окопчик и быстро заходил по нему.
Костяхин сказал своим ровным мягким голосом:
— Товарищ генерал-майор, но что же делать, когда противник не дает нам возможности собрать кулак: сегодня один участок тяжело болен, завтра на другом кризис, а третий умоляет дать ему хоть один танк, чтобы выручить батальон из окружения…
— Не дождетесь, пока все выздоровеют, и лечить не взводиком надо. Взводиком тут не возьмешь! — перебил его генерал.
— Соберите ваши взводики в батальон да и ахните. Одесса в осаде, но жернова есть, значит, и мельница должна быть — чего же вручную молоть?
— Спасибо за хлыстик, товарищ генерал, — сказал Костяхин.
Генерал посмотрел на свой стек, по-кавалерийски висевший на руке, метнул на Костяхина испытующий взгляд и, поняв, что тот отнюдь не имеет в виду его стека, длинно протянул: «А-аа» — и заулыбался. От его сердитого вида ничего не осталось. Это был уже совсем другой человек, с веселым, добрым взглядом.
В ответ на улыбку генерала Костяхин сказал:
— Нам остается только сделать соответствующие практические выводы.
— Да, только практические, практические, и чем скорее, тем лучше! — посоветовал генерал.
Мне стало обидно за своего комиссара: ведь то, что говорил генерал, Костяхин и сам отлично знал, уже несколько раз он разговаривал на эту тему с начальником отдела. Так почему же он сейчас промолчал, не сказал, что это не зависит от нас, сделал вид, что высказанная генералом мысль для нас новая? На обратном пути я спросил Костяхина об этом.
Он добродушно усмехнулся:
— Пусть идея будет генерала, это только поможет нам осуществить ее.
Когда я вернулся на завод, в дальнем углу цеха, возле обгоревших старых танков, происходило совместное заседание заводского партийного комитета и бюро партийной организации танкистов, работающих на заводе. Тут же были и Пантелей Константинович и главный конструктор. Микита всех созвал к себе на помощь, «чтобы не завалить хорошую идею», как он потом сказал мне. Он стоял на корме искалеченного БТ-5, вокруг которого толпились коммунисты. Увидев меня, он радостно закричал:
— Получается, получается!
С несвойственной ему торопливостью Микита стал выкладывать мне результаты замеров, сопоставлений, перечислять переделки, необходимые в моторном отделении БТ-5 для того, чтобы установить в нем мотор М-17.
По ширине габариты моторного отделения достаточны, но длина и высота малы. Перегородку придется сделать выпуклой и перенести ее дальше в боевое отделение. Требуется коренная переделка радиаторов, новая система охлаждения, изменение системы электрооборудования. В общем работа предстоит сложная, но есть надежда, что танк получится.
Сейчас же были расставлены люди на работу по узлам, и я помчался в отдел с вестью о возможности использования разбитых корпусов старых типов танков.
Подполковник, выслушав меня, спросил:
— Какая же цифра у нас в перспективе?
Я стал перечислять поштучно все типы танков, добавил к итогу и те, что сделаем из тягачей, и объявил:
— Шестьдесят машин!
— Генерал Орлов во-время подстегнул, — сказал подполковник. — Наши первые танки играли символическую роль. Теперь этот период кончился. Шестьдесят машин — серьезная сила, и надо использовать ее в кулаке…
— Пиши, Сеня, проект приказа командующего! — сказал он комиссару.
Костяхин сел за машинку и стал выстукивать одним пальцем проект приказа о формировании танкового батальона. Утром, приехав на завод, он объявил мне, что приказ подписан командующим и что генерал-майор Орлов внес предложение сформировать, кроме того, еще учебный танковый батальон для подготовки танкистов и это предложение также утверждено Военным Советом.
А мы вот до этого не додумались сами, — сказал Костяхин. — Широты настоящей у нас еще нет, вот в чем беда!
По приказу командующего все танки отзываются на завод для формирования батальона. Командиром его назначен старший лейтенант Юдин.
Наша мечта осуществилась. В осажденном городе рождается новая боевая часть. Когда подумаешь об этом,
забываешь, что люди падают от усталости, забываешь, что ночью надо хоть два часа поспать, — неведомая сила гонит тебя на работу. Теперь только бы немецкая авиация не помешала — она начала нас часто навещать.
Военный Совет стянул для защиты завода сильную зенитную артиллерию. Она не дает немцам возможности вести прицельное бомбометание. Спасает нас и то, что территория наша узкая, длинная — большинство бомб летит мимо. На заводе повреждения пока незначительные, но убитые и раненые уже имеются.
По предложению Кривули мы использовали в качестве дополнительной зенитной защиты все запасные танковые пулеметы, поставили их на треноги с вращающимся вкруговую приспособлением. Сформировано четыре четырехпулеметных взвода. Они расставлены вдоль территории завода. В каждом взводе бессменно дежурит один стрелок. Остальные пулеметчики, работающие на ремонте, бегут к своим установкам по сигналу нашего ПВО.
* * *
Все танки вернулись с переднего края на завод для переформирования, только в полку Сереброва застрял взвод Кривули. У него две машины были подбиты. Кривуле хотелось, чтобы они вернулись на завод самоходом, а не на буксире. Он попросил разрешения отремонтировать эти машины на месте. Я поехал к нему на помощь, кстати мне надо было увидеться с Разумовским, чтобы посоветоваться с ним по одному техническому вопросу.
Ремонт был не большой по объему работы, но сложный. Мы провозились возле танков, стоявших в безопасной лощине, до ночи. Бой шел километрах в двух от нас, к вечеру затих, а ночью опять начался. Неподалеку от нас, в той же лощине у железной дороги укрывался полковой резерв. Комиссар полка провел мимо танков к резерву какую-то делегацию женщин. Потом оттуда стало доноситься что-то похожее на декламацию. Кривуля загорелся желанием узнать, кто это выступает, не артистка ли.
В темноте мы увидели светлое оконце, из которого доносился звонкий девичий голос. Светился фонарик из-под плащ-палатки. Два бойца держали ее над головой кого-то третьего. Я не узнал голоса и сначала не поверил Кривуле, когда он, взволнованно схватив меня за плечо, шепнул:
— Да это же Маша! Обращение читает.
Как-то ночью, выйдя из цеха подышать свежим воздухом, мы заметили, что заводской двор усеян белыми листочками. Накануне работники бухгалтерии сжигали ненужные архивы, и мы решили, что это они, нося бумаги в котельную, захламили двор. Но утром один рабочий принес поднятый с земли листок и сказал:
— Зря бухгалтеров ругали, это не они, а фашистские агитаторы загадили с воздуха весь двор.
Все листовки были одного содержания: «Матери и жены! Уговорите своих сыновей и мужей не лить напрасно кровь и сдать город. Если сопротивление будет продолжаться, мы возьмем город штурмом и сотрем его с лица земли».
Женщины Одессы были крайне возмущены. Они решили сами обратиться к защитникам города. И вот Маша читала это обращение бойцам, собравшимся под железнодорожной насыпью.
Мимо без огней и пара бесшумно проходил к переднему краю бронепоезд «Черноморец». Из люков его высунулись головы.
— Мы, женщины, знаем своих отцов, мужей, сыновей, братьев, мы вместе трудились на стройках социализма, мы уверены, что никто из вас не захочет видеть, как над нами и детьми нашими будут издеваться фашистские громилы. Мы знаем, что нет страха, который бы запугал вас, защитников советской земли! Враг сам дрожит и трусливо лепечет от страха, взывая к нам, женщинам, уговорить вас сложить оружие и сдаться на милость победителя. Не бывать этому! — гневно воскликнула Маша.
Она взмахнула рукой из-под откинутой плащ-палатки, фонарик, висевший на ее груди, бросил полоску света на бронепоезд. Высунувшиеся из люков моряки захлопали в ладоши. Бойцы снова натянули над Машей плащ-палатку. Она продолжала:
— Дорогие! Любимые! На примере нашего города покажем всему миру, как мы, советские люди, защищаем свои права на свободу и социализм! Товарищи бойцы и командиры! Если вам не по силам сейчас же берите в свои ряды и нас! Мы, женщины, ваши матери, жены, дочери, вынесем с вами все тяжести войны и вместе добьемся торжества победы советских людей!.. Мы поем песни о храбрых и смелых, славим мужество, проклинаем трусов и неустойчивых. За муки города, за смерть и страдания детей ваших бейте, товарищи, фашистов в самое черное сердце их!
