«Приметы» (1969) «То, что мы зовем душой…» То, что мы зовем душой, Что, как облако, воздушно И блестит во тьме ночной Своенравно, непослушно Или вдруг, как самолет, Тоньше колющей булавки, Корректирует с высот Нашу жизнь, внося поправки; То, что с птицей наравне В синем воздухе мелькает, Не сгорает на огне, Под дождем не размокает, Без чего нельзя вздохнуть, Ни глупца простить в обиде; То, что мы должны вернуть, Умирая, в лучшем виде, – Это, верно, то и есть, Для чего не жаль стараться, Что и делает нам честь, Если честно разобраться. В самом деле хороша, Бесконечно старомодна, Тучка, ласточка, душа! Я привязан, ты – свободна. «Свежеет к вечеру Нева…» Свежеет к вечеру Нева. Под ярким светом Рябит и тянется листва За нею следом. Посмотришь: рядом два коня На свет, к заливу Бегут, дистанцию храня, Вздымая гриву. Пока крадешься мимо них Путем чудесным, Подходит к горлу новый стих С дыханьем тесным. И этот прыгающий шаг Стиха живого Тебя смущает, как пиджак С плеча чужого. Известный, в сущности, наряд. Чужая мета: У Пастернака вроде взят, А им – у Фета. Но что-то сердцу говорит, Что всё – иначе. Сам по себе твой тополь мчит И волны скачут. На всякий склад, что в жизни есть С любой походкой – Всех вариантов пять иль шесть Строки короткой. Кто виноват: листва ли, ветр? Невы волненье? Иль тот, укрытый, кто так щедр На совпаденья? «Нет, не одно, а два лица…» Нет, не одно, а два лица, Два смысла, два крыла у мира. И не один, а два отца Взывают к мести у Шекспира. В Лаэрте Гамлет видит боль, Как в перевернутом бинокле. А если этот мальчик – моль, Зачем глаза его намокли? И те же складочки у рта, И так же вещи дома жгутся. Вокруг такая теснота, Что невозможно повернуться. Ты так касаешься плеча, Что поворот вполоборота, Как поворот в замке ключа, Приводит в действие кого-то. Отходит кто-то второпях, Поспешно кто-то руку прячет, И, оглянувшись, весь в слезах, Ты видишь: рядом кто-то плачет. «Среди знакомых ни одна…» Среди знакомых ни одна Не бросит в пламя денег пачку, Не пошатнется, впав в горячку, В дверях, бледнее полотна. В концертный холод или сквер, Разогреваясь понемногу, Не пронесет, и слава богу, Шестизарядный револьвер. Я так и думал бы, что бред Все эти тени роковые, Когда б не туфельки шальные, Не этот, издали, привет. Разят дешевые духи, Не хочет сдержанности мудрой, Со щек стирает слезы с пудрой И любит жуткие стихи. Разговор Мне звонят, говорят: – Как живете – Сын в детсаде. Жена на работе. Вот сижу, завернувшись в халат. Дум не думаю. Жду: позвонят. А у вас что? Содом? Суматоха? – И у нас, – отвечает, – неплохо. Муж уехал. – Куда? – На восток. Вот сижу, завернувшись в платок. – Что-то нынче и вправду не топят. Или топливо на зиму копят? Ну и мрак среди белого дня! Что-то нынче нашло на меня. – И на нас, – отвечает, – находит. То ли жизнь в самом деле проходит, То ли что… Я б зашла… да потом Будет плохо. – Спасибо на том. Этот вечер свободный Этот вечер свободный Можно так провести: За туманный Обводный Невзначай забрести Иль взойти беззаботней, Чем гуляка ночной, По податливым сходням На кораблик речной. В этот вечер свободный Можно съежиться, чтоб Холодок мимолетный По спине и озноб, Ощутить это чудо, Как вино винодел, За того, кто отсюда Раньше нас отлетел. Наконец, этот вечер Можно так провести: За бутылкой, беспечно, Одному, взаперти. В благородной манере, Как велел Корнуолл, Пить за здравие Мери, Ставя кубок на стол. «Он встал в ленинградской квартире…» Он встал в ленинградской квартире, Расправив среди тишины Шесть крыл, из которых четыре, Я знаю, ему не нужны. Вдруг сделалось пусто и звонко, Как будто нам отперли зал. – Смотри, ты разбудишь ребенка! – Я чудному гостю сказал. Вот если бы легкие ночи, Веселость, здоровье детей… Но кажется, нет средь пророчеств Таких несерьезных статей. |
