Графин Вода в графине – чудо из чудес, Прозрачный шар, задержанный в паденье! Откуда он? Как очутился здесь? На столике, в огромном учрежденье? Какие предрассветные сады Забыли мы и помним до сих пор мы? И счастлив я способностью воды Покорно повторять чужие формы. А сам графин плывет из пустоты, Как призрак льдин, растаявших однажды, Как воплощенье горестной мечты Несчастных тех, что умерли от жажды. Что делать мне? Отпить один глоток, Подняв стакан? И чувствовать при этом, Как подступает к сердцу холодок Невыносимой жалости к предметам? Когда сотрудница заговорит со мной, Вздохну, но это не ее заслуга. Разделены невидимой стеной, Вода и воздух смотрят друг на друга. Ваза На античной вазе выступает Человечков дивный хоровод. Непонятно, кто кому внимает, Непонятно, кто за кем идет. Глубока старинная насечка, Каждый пляшет и чему-то рад. Среди них найду я человечка С головой, повернутой назад. Он высоко ноги поднимает, Он вперед стремительно летит, Но как будто что-то вспоминает И назад, как в прошлое, глядит. Что он видит? Горе неуместно. То ли машет милая рукой, То ли друг взывает – неизвестно! Потому и грустный он такой. Старый мастер, резчик по металлу, Жизнь мою в рисунок разверни, – Я пойду кружиться до отвалу И плясать не хуже, чем они. И в чужие вслушиваться речи, И под бубен прыгать невпопад, Как печальный этот человечек С головой, повернутой назад. «Ночной дозор» (1966) «Декабрьским утром черно-синим…» Декабрьским утром черно-синим Тепло домашнее покинем И выйдем молча на мороз. Киоск фанерный льдом зарос, Уходит в небо пар отвесный, Деревья бьет сырая дрожь, И ты не дремлешь, друг прелестный, А щеки варежкою трешь. Шел ночью снег. Скребут скребками. Бегут кто тише, кто быстрей. В слезах, под теплыми платками, Проносят сонных малышей. Как не похожи на прогулки Такие выходы к реке! Мы дрогнем в темном переулке На ленинградском сквозняке. И я усилием привычным Вернуть стараюсь красоту Домам, и скверам безразличным, И пешеходу на мосту. И пропускаю свой автобус, И замерзаю, весь в снегу, Но жить, покуда этот фокус Мне не удался, не могу. «О здание Главного штаба!..» О здание Главного штаба! Ты желтой бумаги рулон, Размотанный слева направо И вогнутый, как небосклон. О море чертежного глянца! О неба холодная высь! О, вырвись из рук итальянца И в трубочку снова свернись. Под плащ его серый, под мышку. Чтоб рвался и терся о шов, Чтоб шел итальянец вприпрыжку В тени петербургских садов. Под ветром, на холоде диком, Едва поглядев ему вслед, Смекну: между веком и мигом Особенной разницы нет. И больше, чем стройные зданья, В чертах полюблю городских Веселое это сознанье Таинственной зыбкости их. Старик Кто тише старика, Попавшего в больницу, В окно издалека Глядящего на птицу? Кусты ему видны, Прижатые к киоску. Висят на нем штаны Больничные, в полоску. Бухгалтером он был Иль стекла мазал мелом? Уж он и сам забыл, Каким был занят делом. Сражался в домино Иль мастерил динамик? Теперь ему одно Окно, как в детстве пряник. И дальний клен ему Весь виден, до прожилок, Быть может, потому, Что дышит смерть в затылок. Вдруг подведут черту Под ним, как пишут смету, И он уже – по ту, А дерево – по эту. «Бог семейных удовольствий…» Бог семейных удовольствий, Мирных сценок и торжеств, Ты, как сторож в садоводстве, Стар и добр среди божеств. Поручил ты мне младенца, Подарил ты мне жену, Стол, и стул, и полотенце, И ночную тишину. Но голландского покроя Мастерство и благодать Не дают тебе покоя И мешают рисовать. Так как знаем деньгам цену, Ты рисуешь нас в трудах, А в уме лелеешь сцену В развлеченьях и цветах. Ты бокал суешь мне в руку, Ты на стол швыряешь дичь И сажаешь нас по кругу И не можешь нас постичь! Мы и впрямь к столу присядем, Лишь тебя не убедим, Тихо мальчика погладим, Друг на друга поглядим. |
