— НорТереЛариШат, мать рода, я призываю тебя. Я, служащая богам, зрящая сквозь время, призываю тебя. Отзовись на мой зов, приди ради тех, кому поклоняюсь я, как и ты. Именем Великого Змея, Шере-Лоа-Ри, призываю тебя и прошу о помощи.

Из полумрака впереди показалась темная фигура — такая же "тюленееобразная", как у ТашНорШера, но еще раза в полтора крупнее.

— Твой народ осквернил святилище Великого Змея грабежом, — сходу пошла в наступление новоприбывшая. Ее мысленный голос гремел, как горный обвал. — И после этого ты еще смеешь призывать меня и просить о помощи его именем?

— В каждом народе есть отступившие от истины, — смиренно отозвалась шаманка, тоже переходя на мыслеречь. — Великий Змей никогда бы не одобрил месть, тем более — месть тем, кто сам ничего плохого, может быть, и не сделал, а лишь принадлежит к народу, с которым у вас распря. Все мы создания Всетворца. Даже Шере-Лоа-Ри — Его дитя. И если ты отвергаешь мою прежнюю просьбу, я попрошу снова — Именем Всетворца прошу тебя, помоги.

Норенга подошла ближе и помотала тяжелой головой из стороны в сторону.

— Если это то, о чем я думаю, то я не могу помочь.

— Как ты можешь мириться с тем, что твои дети порабощены? — тихо спросила шаманка. — Ты же знаешь, что им плохо. Они страдают в рабстве у Отступника.

— Да, им плохо, — угрюмо согласилась норенга, — но я не могу уничтожить их. Они мои дети.

Теперь Райяна, Лума и Тьер уставились на Тайру в изумлении. Неужели шаманка рассчитывает, что норенга убьет своих детей? И только ТашНорШера ничему не удивлялась, а пыталась слиться со стеной и незаметно отползти подальше.

— Ты. Предательница, — заметила ее маневры НорТереЛариШат. — Ты унизилась до того, что назвала свое имя людям и помогала им, но это уж твое дело. Но как ты посмела открыть им мое имя?

ТашНорШера замерла, а потом подняла голову.

— Я сделала это, потому что считаю правильным, — твердо ответила молодая норенга. — Ты же знаешь, НорТереЛариШат, что злость на людей и желание отплатить им за похищение святыни, за опустевший храм, оставленный Хранителем, завели твоих детей в тупик, из которого даже норенгам не открыть выхода. Отступник пообещал им наказать людей за то, что они сделали, и вернуть Часы и Камни, но он обманул. Он поработил их и заставил совершать ужасные вещи.

— Мои дети не совершают ужасных вещей, — прошипела мать рода. — Они только ловят людей и отдают их этому ужасному человеку… За то, что он делает с пленниками, они не отвечают.

— Разве? — демонстративно удивилась Тайра. — Ты правда так думаешь? Ты считаешь, что так они ответят на Высшем Суде? Что эта пустая отговорка успокоит их совесть и снимет с них вину, когда откроются все деяния и намерения?

Норенга тяжело выдохнула и словно осела всем телом, став меньше и тоньше. Наверное, до этого она была раздута от возмущения, — подумала Райяна.

— То, о чем вы меня просите, невозможно, — простонала она. — Освободить их можно лишь Песней Рождения. Но она сотрет все. Она уничтожит их память, а значит — они больше не будут собой.

— Они снова станут собой, — мягко ответила Тайра. — Снова вырастут, осознают мир и себя. И, может быть, на этот раз у них получится лучше распорядиться своими жизнями и способностями.

— Они лишатся полученного опыта, всего, что узнали и поняли, все потеряют. Даже осознание того, куда завела их дорога мести, потеряют. И кто может знать, не захотят ли они ступить на нее снова? А от жизней им останется лишь часть. Им придется снова взрослеть, снова учиться всему… Это все равно что убить… Скажи мне, служащая богам, у тебя есть дети?

— Нет, — тихо ответила Тайра.

— Значит, ты не сможешь ответить, могла бы ты так поступить со своими детьми. Могла бы забрать у них, уже взрослых, все прожитое, все передуманное, все осознанное, все перечувствованное? И плохое, и хорошее — все. Все отнять у них, все равно что убить… Тех, кем они были, не станет.

Тайра молчала. И тут со спины Тьера спрыгнула зайчиха. Она перекинулась в человека и вышла вперед, подошла к норенге близко-близко, заглянула в ее маленькие глаза, не похожие на человеческие, но сейчас в них была боль, которую Лума знала слишком хорошо.

— У меня тоже есть дети, — сказала она. — Много детей. И есть те, что стали мне как дети, хотя и не я выносила и родила их. И я знаю, что такое боль материнского сердца. Я знаю, каково это — видеть, что твой ребенок губит себя и других… Я растила княгиню Леяну и любила ее точно так же, как каждого из своих детей, — ничуть не меньше. И эта любовь слишком долго мешала мне видеть, кем она стала, что она сделала с собой, что она делает с другими.

— Однажды наступит темный день и тебе придется признать, что твои дети погубили не только тех, кого они ловят для Отступника, но и себя погубили. Может быть, они и правда забудут, куда завела их дорога мести, и снова захотят на нее повернуть… А может, у тебя получится научить их этому без таких жертв? Ведь не нужно же каждому испытывать зло на себе, чтобы понять, как от него плохо? Может, выйдет? — Лума всхлипнула и прикрыла глаза дрожащей рукой.

— Мне вот… Леяну-то уже никак не вернуть. Если бы могла, я бы так сделала. Вдруг в другой раз да и получился бы из нее человек. А теперь что? Теперь она всех губит… Себя погубила уже, столько греха на ней, что на тысячу грешников дели и все много будет… Столько жизней загубила, столько мучений причинила… Сколько ж это все тянуться будет? Сколько ж еще нужно жертв, чтобы дети наши поняли, что от зла добра не бывает? Помоги, прошу. Ведь дети твои теперь погубят наследников, младенцев, еще не родившихся…

— Что? — потрясенно переспросила НорТереЛариШат.

— Они ж там беременную…

— Будущую мать? — очень тихо и страшно снова спросила норенга.

— Да, — подтвердила Тайра.

— Хорошо. Я сделаю это… Сделаю.

— Времени уже почти не осталось, — выкрикнула шаманка. — Будет поздно, поздно, поздно…

Ночь раскинула свой густой и плотный полог над Райтарским лесом. Луна была почти полной, но свет ее едва пробивался сквозь пелену облаков, звезд и вовсе не было видно. Мощные деревья застыли, словно уснувшие на посту гиганты, да и мелкая лесная живность то ли затаилась, то ли убралась подальше. Было тихо. Слишком тихо.

Верен посмотрел на мирно спящих спутников. Измученные всеми потрясениями минувшего дня и ночи, они уснули на подстилке из лапника не менее крепко, чем могли бы спать на удобных и мягких постелях. Мирна, Сигирд, Сай — всех излечила загадочная сила Лориша, не оставив и следа от ран и яда. Но, разумеется, Полина не согласилась бы оставить этих троих здесь и улететь. Да он и сам не мог так поступить. Уже не мог. И сейчас пытался понять, когда и как произошла эта перемена?

Ведь не было ему дела ни до кого, кроме своей семьи. А его семья — Полина. Верен честно признался себе, что в этом отношении он ничем не лучше енота. А может, и хуже. Но что-то изменилось. Невозможно любить кого-то и отвергать весь остальной мир.

Любовь — это тоже яд, вроде яда мрака, — подумалось ему. Яд мрака попадает в кровь и меняет тело, заставляя подчиняться примитивным инстинктам и темной жажде крови. Любовь попадает в сердце и душу, меняя их, и не успеешь оглянуться, как появляется странная жажда нести другим тот свет, что родился внутри. Как можно их бросить? Тогда твой собственный свет погаснет. Невозможно испытывать такое прекрасное чувство и в то же время знать, что мог спасти невинных, но сбежал. Это знание отравит любовь внутри, погасит свет. Верен вздохнул.

Он привалился спиной к стволу дерева, подтянул колени к груди, подумал о другом. На телах убитых ими мраков он заметил ошейники со странными амулетами. Вероятно, Отступник нашел способ контролировать их на расстоянии, а может быть, и получать от них сведения о том, что они видят, испытывают, кого встречают. Если так, то он уже знает о них, знает, где они.

Опасно оставаться здесь, даже если во всем Райтарском лесу не осталось больше ни одного мрака. Все равно опасно, хотя Верен и не мог бы объяснить, чего именно опасается. Ощущение угрозы росло, давило, почти душило. Что это? Естественный в таких обстоятельствах страх за любимую? Или нечто большее?