И.И. Лажечников, известный исторический романист, впервые увидел Пушкина в 1819 году в доме графа Остермана-Толстого в Петербурге: «Только что я ступил в комнату, из передней вошли в нее три незнакомых лица. Один был очень молодой человек, худенький, небольшого роста, курчавый, с арабским профилем, во фраке»49.
«Цветом лица Пушкин отличался от остальных. Объяснялось это тем, что в его жилах текла арапская кровь Ганнибала, которая даже через несколько поколений примешала свою сажу к нашему славянскому молоку», – написал польский доктор Станислав Моравский в своих «Воспоминаниях», опубликованных в «Красной газете» в 1928 году.
А вот цитата из записок Н.И. Греча: «Однажды, кажется, у А.Н.Оленина, Уваров, не любивший Пушкина, гордого и не низкопо-клонного, сказал о нем: “Что он хвалится своим происхождением от негра Аннибала, которого продали в Кронштадте (Петру Великому) за бутылку рома!” Булгарин, услыша это, не преминул воспользоваться случаем и повторил в “Северной Пчеле” этот отзыв. Этим объясняются стихи Пушкина “Моя родословная”».
Другой известный литератор, член «Арзамаса» Ф.Ф. Вигель в своих «Записках» сослался на пушкинскую родословную: «Он по матери происходил от арапа генерала Ганнибала и гибкостью членов, быстротой телодвижений несколько походил на негров и на человекоподобных жителей Африки»50.
М.В. Юзефович, друг и боевой товарищ Льва Пушкина, в статье, написанной в 1880 году, оспорил общепринятое представление о «смуглом» Пушкине: «Я встретился с ним в 1829 году <…> Как теперь вижу его, живого, простого в обращении, хохотуна, очень подвижного, даже вертлявого, с великолепными большими, чистыми и ясными глазами, в которых, казалось, отражалось все прекрасное в природе, с белыми, блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон. Он вовсе не был смугл, ни черноволос, как уверяют некоторые, а был вполне белокож и с вьющимися волосами каштанового цвета. В детстве он был совсем белокур, каким остался брат его Лев. В его облике было что-то родное африканскому типу; но не было того, что оправдывало бы его стих о самом себе: «Потомок негров безобразный». Напротив того, черты лица были у него приятные, и общее выражение очень симпатичное. Его портрет, работы Кипренского, похож безукоризненно»51.
Это последнее замечание, правда, находится в противоречии с широко известной ремаркой самого Пушкина («Себя как в зеркале я вижу, // Но это зеркало мне льстит»). Однако в целом зарисовка Юзефовича по настроению близка к записи М.И. Цветаевой: «Обман зрения всей России, видевшей – от арапской крови, «Арапа Петра Великого» и «Цыган» – Пушкина черным. (Правильный обман). Был рус»52.
Конечно, многое зависело от того, какими глазами смотрел тот или иной мемуарист на Пушкина. Страстный его поклонник, писатель И.А. Гончаров, будучи еще студентом, видел Пушкина в сентябре 1832 года на лекции в Московском университете и так описал его внешность: «С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста53, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос – выдающимся – это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу голова, с негустыми кудрявыми волосами»54.
С этим описанием перекликается запись В.П. Горчакова, одного из ближайших приятелей Пушкина по Кишиневу (1822 год): «В числе многих особенно обратил мое внимание вошедший молодой человек небольшого роста, но довольно плечистый и сильный, с быстрым и наблюдательным взором, необыкновенно живой в своих приемах, часто смеющийся в избытке непринужденной веселости и вдруг неожиданно переходящий к думе, возбуждающей участие. Черты лица его были неправильные и некрасивы, но выражение думы до того было увлекательно, что невольно хотелось бы спросить, что с тобою? Какая грусть мрачит твою душу?»55
Левушка, боготворивший брата, сказал о его внешности: «Пушкин был собою дурен; ростом он был мал»56. Казаки под Оренбургом, среди которых Пушкин возбудил подозрение своими вопросами о Пугачеве, в донесении начальству перечислили такие приметы: «собой невелик, волос черный, кудрявый, лицом смугл»57.
Молодой литератор И.И. Панаев запомнил свой визит в книжную лавку Смирдина на Невском проспекте (1831 год): «В одно почти время со мною вошли в магазин два человека: один большого роста, с весьма важными и смелыми приемами <…>, другой среднего роста, одетый без всяких претензий, даже небрежно, с курчавыми волосами, с несколько арабским профилем, с толстыми, выдававшимися губами и с необыкновенно живыми и умными глазами. Когда я взглянул на последнего, сердце мое так и замерло… Я узнал в нем Пушкина по известному портрету Кипренского»58. (Спутником поэта был его друг С.А. Соболевский.)
В «Литературных и житейских воспоминаниях» И.С. Тургенева упомянуто впечатление, относящееся уже к 1837 году: «Пушкина мне удалось видеть всего один раз, за несколько дней до его смерти, на утреннем концерте в зале Энгельгардта. Он стоял у двери, опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом. Помню его смуглое, небольшое лицо, его африканские губы, оскал белых, крупных зубов, висячие бакенбарды, темные желчные глаза под высоким лбом почти без бровей – и кудрявые волосы»59.
Уже упоминавшийся нами Н.М. Смирнов, муж А.О. Россет, таким запомнил Пушкина в последние годы жизни: «Домашние нужды имели большое влияние на нрав его; с большой грустью вспоминаю, как он, придя к нам, ходил печально по комнате, надув губы и опустив руки в карманы широких панталон, и уныло говорил: «Грустно! Тоска!» Шутка, острое слово оживляли его электрическою искрою: он громко захохочет и обнаружит ряд белых прекрасных зубов, которые с толстыми губами были в нем остатками полуарабского происхождения…»60.
В 1830-х годах состоялось личное знакомство с Пушкиным украинского историка Д.Н. Бантыш-Каменского. Опубликованная им в Прибавлении ко II части «Словаря знаменитых Россиян» статья «Александр Пушкин» (1847 год) тоже имеет оттенок мемуарного свидетельства: «Александр Сергеевич Пушкин, среднего роста, худощавый, имел в младенчестве белокурые, курчавые волосы, сделавшиеся потом темно-русыми; глаза светло-голубые; улыбку насмешливую и вместе приятную; носил на умном лице отпечаток африканского своего происхождения, которому соответствовали живость и пылкость характера, раздражительного, но доброго, услужливого, чувствительного. Он, в особенности, отличался большими своими бакенбардами и длинными ногтями, которыми щеголял. Любезность, острый ум, необыкновенная память и заманчивый, веселый рассказ делали его украшением, душою общества»61.
Нижегородская дама Л.П. Никольская видела Пушкина только однажды – на званом обеде у военного губернатора 3 сентября 1833 года: «Я запомнила наружность этого гостя: по виду ему было более тридцати лет. Он носил баки. Немного смуглое лицо его было оригинально, но не красиво: большой открытый лоб, длинный нос, полные губы, – вообще неправильные черты, но что было у него великолепного – это темно-серые с синеватым отливом глаза, большие, ясные! нельзя передать выражения этих глаз: какое-то жгучее, а при том ласкающее, приятное. Я никогда не видела лица более выразительного: умное, доброе, энергичное. Когда он смеялся – блестели его белые зубы. Манеры у него были светские, но слишком подвижные. Он хорошо говорил: ах, сколько было ума и жизни в его неискусственной речи! А какой он веселый, любезный – прелесть! Этот дурняшка мог нравиться»62.
