Вернемся к линии сватовства. Легенда о царе-свате – одно из распространенных исторических преданий, связанных в народе с Петром Первым291. Эпиграф из комической оперы Аблесимова «Мельник, колдун, обманщик и сват», предпосланный пятой главе романа, должен был, очевидно, придать дополнительные штрихи народности образу Петра I: «В облике Петра проступают черты умного, смекалистого, с хитрецой русского мужичка»292. Сделав Петра в романе сватом Ибрагима, Пушкин еще сильнее связывает родственными узами царя и его крестника. Одновременно – это и высшая честь, знак благоволения к любимцу-арапу. В то же время в сватовстве Ибрагима заключено оскорбление боярина Ржевского, его семьи. Здесь «дубинка» Петра больно ударяет и по чувствам самой невесты – Наташи, которая (неожиданно выясняется) любит другого. Как давно установили литературоведы, Пушкин использовал в качестве источника реальный эпизод, рассказанный в приложениях к «Деяниям Петра Великого» И.И.Голикова (анекдот № 31)293– о женитьбе Румянцева, денщика Петра, на дочери боярина Матвеева294. О том, что мотив «царя-свата» не перестал волновать Пушкина и после прекращения работы над романом, свидетельствуют планы повести о стрельцах, где в роли сватьи выступает царица Софья295. А в «Капитанской дочке» крестьянский царь Пугачев готов стать посаженым отцом на свадьбе Петруши Гринева. В дальнейшем, работая над материалами по истории Петра, Пушкин делает несколько выписок, касающихся петровских нововведений в брачное законодательство. «Жениху и невесте прежде брака повелено иметь свидания, и запрещены браки поневоле», – запись, относящаяся к 1700 году (X, 51).

В 1724 году (дата, близкая ко времени действия романа) Петр принимает, пишет Пушкин, «указ о вольности брака. Родители должны были давать присягу, что детей не принуждают (т. е. дворяне; слуги давали господам расписку; а крестьян сей закон не касался)» (X, 281).

Не ускользнул от внимания Пушкина и эпизод, связанный с отношением Петра к замужеству собственной дочери. В 1714 году шлют сватов в царский дом: «Предложение молодого герцога (Гольштинского. – А.Б.) жениться на старшей царевне Анне. Петр писал: «Без воли ее того сделать не могу, хотя и отец» (выделено Пушкиным, X, 204).

Эти слова царя вызывают в памяти прямо противоположную по смыслу петровскую реплику из «Арапа»: «Молодая девушка должна повиноваться воле родителей, а посмотрим, что скажет старый Гаврила Ржевский, когда я сам буду твоим сватом?» (VIII. 27).

Августейшее вмешательство в судьбу арапа делало вопрос о его женитьбе практически решенным296. Петр это прекрасно понимал, а первая реакция боярской семьи на такую роль царя выражена в романе словами Татьяны Афанасьевны: «Девушка на выданье, а каков сват, таков и жених, – дай Бог любовь да совет, а чести много» (VIII, 25).

Предположение Петра оправдывается, и старый боярин Ржевский, даже узнав имя и происхождение жениха, отвечает царю, «что власть его с нами, а наше холопье дело повиноваться ему во всем» (VIII, 26).

В личной жизни самого Пушкина весной 1830 года сложилась ситуация, когда он был вынужден просить царя выступить если не в роли свата, то хотя бы «гаранта» его помолвки с Н.Н. Гончаровой. (Просьба была вызвана сомнениями матери невесты в политической благонадежности и, следовательно, благополучии поэта.) В ответ пришло известное письмо Бенкендорфа, содержавшее одновременно и благословение, и «отеческое наставление» Николая I: «Его Императорское Величество с благосклонным удовлетворением принял известие о предстоящей вашей женитьбе…» (XIV, 403)297.

И в этой женитьбе не обошлось без царя-свата, без его «высочайшего покровительства».

Д.С. Лихачев, приехавший в 1993 году в Рим по приглашению итальянской «Академии дей Линчеи», с гордостью показал мне старинный том, полученный им в подарок от профессора римского университета «Ла Сапьенца» Санте Грачотти, известного слависта. Это было итальянское издание книги аббата Антонио Катифоро «Жизнь Петра Великого, Императора России», напечатанное в Венеции в 1748 году298. Ее русский перевод, выполненный С.И. Писаревым, вышел в Петербурге в 1772 году, экземпляр имелся в пушкинской библиотеке на Мойке. Расставшись с романом «Арап Петра Великого», но продолжая собирать материалы по истории Петра, Пушкин в 30-х годах неоднократно обращался к этому источнику.

Пушкинистика – живая наука. И, несмотря на «академический» характер многих пушкиноведческих изданий, время от времени в ней бушуют страсти, споры – одни имена предаются анафеме, другие возносятся на пьедестал. Пушкин – всегда в центре борьбы, столкновения мнений, даже ссор и интриг. Сам же поэт, по-опекушински задумчивый, сохраняет спокойствие, возвышаясь над всеми бурями. Он не нуждается в защите и оправданиях, не боится хулы и подозрений.

За полтора века маятник оценок раскачивался временами с головокружительной амплитудой: за Пушкина сражались революционные демократы и идеологи монархизма, литераторы-марксисты и вульгарные социологи, воинствующие атеисты и теологические писатели, антропологи-этнографы и историки-архивисты, языковеды-структуралисты и эксперты-криминалисты, дотошные краеведы и бойкие журналисты. И все во имя истины. Большинство их писаний прочно забыто: кое-что заслуженно, а кое-что напрасно. Многое из того, что было сказано за полтора века, сейчас извлекается из небытия и возвращается к читателям. Так произошло с работами А.А. Ахматовой, П.Е. Щеголева, В.В. Вересаева, М.И. Цветаевой; публикуются пушкинские «штудии» В.В. Набокова, В.Я. Брюсова, В.Ф. Ходасевича…

Это последнее имя хочется выделить особо. «Упоительны его работы о Пушкине», – справедливо отметил А.Вознесенский в статье «Небесный муравей», посвященной творчеству Ходасевича299.

Пушкин помог Ходасевичу, как и многим другим, заброшенным на чужбину, сохранить связь с родным языком и культурой. Поэт сам признавался в этом, обращаясь к далекой России:

В Ленинской библиотеке хранится небольшая серенькая книжка «О Пушкине» со следующим предуведомлением издательства «Петрополис»: «Настоящая книга В.Ф.Ходасевича отпечатана в ознаменование столетия кончины А.С. Пушкина в феврале 1937 года в Берлине в количестве пятисот экземпляров, из которых 50 экземпляров с подписью автора в продажу не поступают». Туда вошла и статья 1924 года «Пушкин и Ганнибал» («Правнук и прадед»).

«…Нельзя написать «голую» биографию Пушкина, не связанную с историей и смыслом его творчества, – так же, как это творчество непостижимо, нерасшифровываемо вне связи с биографией», – отмечает Ходасевич в рецензии на книгу В. Вересаева «Пушкин в жизни». В другой статье («Письма о Лермонтове») он признается: «потому-то писания Пушкина и соблазнительно сопоставлять с его личной жизнью и исследовать в свете этой жизни, что их глубоко личная, чуть ли не «дневниковая» природа лишь в этом случае довольно обнаруживается и позволяет их, наконец, прочитать в подлинном смысле». Ходасевич полагал, что тайна творчества лежит на пересечении художественного и биографического, и если исследователь находит точки пересечения этих плоскостей, он близок к разгадке авторского замысла.