Так что недаром Абрам Петрович состоял одно время «главным переводчиком иностранных книг» при царском дворе.

Мы ограничились лишь некоторыми соображениями – в основном биографического плана – по поводу образа главного героя пушкинского романа и судьбы его исторического прототипа. Значение арапа Ибрагима в литературной ткани романа значительно шире. Ибо арап особенно близок Пушкину – они ровесники («ему было 27 лет от роду», столько же, сколько было Пушкину во время работы над романом), именно глазами Ибрагима Пушкин показывает молодую Россию, преображаемую железной волею Петра283.

Как было отмечено, во время работы над романом Пушкин еще питает некоторые иллюзии относительно нового царствования. Отсюда и идеализация отношений между Петром и арапом. Еще заманчива для поэта миссия официального историографа, еще казалась возможной роль советчика и доверенного лица монарха.

Эти строки тоже написаны в 1827 году.

И все-таки для Пушкина роман о царском арапе – это прежде всего роман о Петре I, о его времени. «Семейственные предания» попали на страницы исторических летописей. И здесь возникла исполинская фигура Петра – не медного, но живого284.

В двух эпизодах с Петром Пушкин употребляет в романе старомодно сейчас звучащий глагол «приближиться». В ямской избе «государь приближился» к Ибрагиму, в доме Ржевского дочь хозяина Наталья «приближилась довольно смело» к Петру. В романе о царском арапе Пушкин сам «приближился довольно смело» к великому царю, увидел его вблизи, «домашним образом», сохранив при этом ощущение исторической масштабности его личности.

Новаторскими для того времени были простота и естественность, которыми дышит вся сцена в ямской избе – первая с участием Петра:

«В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову. «Ба! Ибрагим? – закричал он, вставая с лавки. – Здорово, крестник!» Ибрагим, узнав Петра, в радости к нему было бросился, но почтительно остановился. Государь приближился, обнял его и поцеловал в голову» (VIII, 10).

Точный комментарий литературоведа: «Непривычной, даже невероятной, была сама ситуация: царь… в ямской избе… облокотись на стол… читает газеты! В исторических романах 1820-х годов монарх обычно изображался в обстановке, так или иначе характеризующей его как государя: на заседании совета, в момент торжественного выхода, во время приема послов, на тайном совещании с доверенным лицом, во главе войска и т. д. Вне привычного антуража, свидетельствующего о его сане, государь мог появляться только инкогнито, в чужом костюме, и в этих случаях читатель всегда догадывался о тайне, о том, что перед ним лицо, скрывающее свое истинное положение»285.

Русский классицизм возвел ореол божественности вокруг Петра. Уже в «Стансах» 1826 года Пушкин дал свою трактовку его образа:

В романе о царском арапе эта линия была продолжена. Мы видим Петра глазами его молодого крестника: в сенате, «разбирающего важные запросы законодательства, в адмиралтейской коллегии, утверждающего морское величие России», «в часы отдохновения рассматривающего переводы иностранных публицистов или посещающего фабрику купца, рабочую ремесленника и кабинет ученого» (VIII, 13). Петр-труженик, Петр-строитель – вот главное амплуа царя в романе. Пушкин откровенно любуется им. Петр в фокусе устремленных на него со всех сторон взглядов – сторонников и сподвижников из числа «нового дворянства», родовитых бояр – противников реформ, прибывшего из-за границы «петиметра». Петр деятелен и неутомим. Пушкин как будто вспоминает образ Петра, нарисованный еще Державиным в 1794 году:

Почтен в рубище, почтен и в «полотняной фуфайке» на мачте нового корабля. На трактовке образа Петра не могла не сказаться и сверхзадача романа, его сопряженность с новым царствованием в России («урок царям»!). Вот почему в повествовании отсутствуют упоминания жестоких расправ Петра с противниками его режима. Смягчена таким образом и собственная оценка Пушкиным Петра, намеченная в Кишиневе в 1822 году в «Заметках по русской истории XVIII века», где Петр – «самовластный государь», вокруг которого «вся история представляет <…> всеобщее рабство», «все состояния, окованные без разбора, были равны перед его дубинкою. Все дрожало, все безмолвно повиновалось». Вместе с тем из «Заметок» перенесены в роман некоторые характеристики Петра: «сильный человек», человек «необыкновенной души», который «искренно любил просвещение». На первом плане – отношение Петра к Ибрагиму: душевно щедрое, любовное, родственное. Царь справедлив, он лишен «расовых предрассудков» и ценит арапа за ум и знания. Петр с тревогой думает о будущей судьбе крестника: «Послушай, Ибрагим, ты человек одинокий, без роду и племени, чужой для всех, кроме одного меня. Умри я сегодня, завтра что с тобой будет, бедный мой арап?» (VIII, 27)287. В обрисовке образа Петра сказалось детальное знакомство Пушкина с реалиями Петровской эпохи, с источниками, главные из которых он называет сам: «См. Голикова и «Русскую старину». При этом, как установили исследователи, особый интерес проявился у Пушкина не столько к произведениям самого Голикова, сколько к анекдотам о Петре, напечатанным в голиковском же «Дополнении к Деяниям Петра Великого». Термин «анекдот» в то время не означал вымышленный рассказ. Анекдотом называли сообщение о каком-либо любопытном, занимательном случае из частной жизни известного лица. Голиков считал свои анекдоты несомненными фактами, имеющими «историческую достоверность», ссылался на то, что они взяты или из журналов тех времен, или переданы лицами, «заслуживающими уважения», или «подтверждаются преданием, от самого того же времени из рода в роды переходящим» и не противоречащим «самой истории»288. Между прочим, среди информаторов Голикова не раз указан А.П. Ганнибал (Пушкин это для себя отметил – см. X, 4), а среди «пренумерантов» (подписчиков) голиковских «Деяний» наряду с Н.М.Карамзиным, отцом П.Пестеля, отцом Н.Языкова числится и сын «царского арапа» – генерал И.А.Ганнибал289. Вот она, связь времен!

Из другого источника – исторических очерков писателя-декабриста А.О.Корниловича – почти целиком почерпнута сцена петровской ассамблеи: «на столах расставлены были бутылки пива и вина, кожаные мешки с табаком, стаканы с пуншем и шахматные доски. За одним из сих столов Петр играл в шашки с одним широкоплечим английским шкипером. Они усердно салютовали друг друга залпами табачного дыма, и государь так был озадачен нечаянным ходом своего противника, что не заметил Корсакова, как он около их ни вертелся» (VIII, 16–17)290.