(Зима. Гулянье на набережной.)
Иксин. Вот и семейство Изразцовых. Фузеин рядом с Надеждой. Правда ли, что он на ней женится?
Фарсин (протяжно). Говорят… (со смехом) Поддели молодца!..
Иксин. Как хочешь думай обо мне, Фарсин, а я по-старому не нахожу ничего сверхъестественного в особе Надежды Петровны.
Фарсин. Признаюсь тебе, я сам то же думаю.
Иксин. Например, что за глаза, что за колорит?
Фарсин. О! что до глаз, так они просто косые; лицо же спорит с цветом светло-оранжевой шляпки ее возлюбленной сестрицы.
Иксин. Ну, а Фузеин-то каков?
Фарсин. Сатир! Обезьяна!
Иксин. Зато любимец Феба37…
Заключительные реплики заставляют вспомнить обмен эпиграммами между Пушкиным и поэтом А.Н. Муравьевым, состоявшийся в Москве тремя годами раньше. В ответ на шутливые строчки Пушкина (вызванные тем, что Муравьев нечаянно отбил руку у гипсовой статуи Аполлона):
…Кто же вступился за Пифона?
Кто разбил твой истукан?
Ты, соперник Аполлона,
Бельведерский Митрофан!
Муравьев разразился эпиграммой вполне в духе «светского» фольклора того времени:
Как не злиться Митрофану?
Аполлон обидел нас:
Посадил он обезьяну
В первом месте на Парнас
38…
Это «зооморфное» (по определению Ю.М. Лотмана) сравнение преследовало Пушкина и на протяжении всех лет его семейной жизни. Если верить воспоминаниям В.А. Соллогуба, Пушкин однажды сказал, «что Дантес носит перстень с изображением обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на руке портрет Генриха V. – Посмотрите на эти черты, – воскликнул тотчас Дантес, – похожи ли они на господина Пушкина?»39
Иногда сам Пушкин, словно издеваясь над столичным «фольклором», в сердцах «возвращал» свету эту кличку. Вот отрывок из его письма к Е.М. Хитрово от 21 августа 1830 года (из Москвы): «Как же я должен благодарить Вас, сударыня, за любезность, с которой уведомляете меня хоть немного о том, что происходит в Европе! Здесь никто не получает французских газет, а что касается политических суждений, то Английский клуб решил, что князь Дмитрий Голицын был неправ, издав ордонанс о запрещении игры в экарте. И среди этих-то орангутангов я осужден жить в самое интересное время нашего века!» (XIV, 415). Сравним с гневной репликой княжны Полины из романа «Рославлев» по адресу тупой московской знати: «…Что могли понять эти обезьяны просвещения…» (VIII, 151).
Кличка перешла «по наследству» и к пушкинским детям. Московский знакомый поэта, отставной полковник С.Д. Киселев, сообщал в письме жене (из Петербурга, 19 мая 1833 года): «Я зван в семейственный круг, где на днях буду обедать; мне велено поторопиться с избранием дня, ибо барыня обещает на днях же другого орангутанца произвесть на свет»40. (Сын Александр, второй ребенок Пушкиных, родился 6 июля 1833 года.)
Прозвище «обезьяна» стоит в данном случае в одном смысловом ряду с понятиями «негр», «арап», «африканец».
Это прозвище не могло не обратить на себя внимания и последующих поколений. В 1918 году поэт Григорий Шенгели опишет экзамен в лицее:
И юноша, волнуясь и летя,
Лицом сверкая обезьяньим,
Державина, беспечно как дитя,
Обидел щедрым подаяньем
41.
Эпитет «африканский» так постоянно сопутствовал Пушкину с детства, что поэт, вглядываясь в свое отражение в зеркале, словно старался тщательно соответствовать сложившемуся стереотипу:
А я повеса вечно праздный,
Потомок негров безобразный… (II, 139) —
это из стихотворения «Юрьеву» (1818-й или 1820 год). Скептическое отношение к своей внешности, род «комплекса неполноценности», с годами усиливалось. «…Могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был» (письмо Н.Н.Пушкиной, 1835 год) (XVI, 51). В другом письме к жене, в последний год жизни (о предложении скульптора Витали): «Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности» (май 1836 года) (XVI, 116).
9 мая 1828 года, во время поездки в Кронштадт на пароходе, английский художник Доу зарисовал Пушкина (рисунок, к сожалению, не сохранился). Пушкин упрекнул его:
Зачем твой дивный карандаш
Рисует мой арапский профиль?
Хоть ты векам его предашь,
Его освищет Мефистофель… (III, 101)
«Страдая от своей наружности, – отметила Т.Г. Цявловская, исследуя рисунки поэта, – Пушкин говорил о ней – в стихах и в прозе, рисовал себя, оставляя свои автопортреты друзьям. Во всем этом сквозит, может быть, некий вызов, бравада»42.
Со своей стороны, друзья подтрунивали над Пушкиным. Вот, например, как А.И. Тургенев сообщал П.А. Вяземскому о возможных переменах в судьбе Пушкина: «Граф Воронцов сделан новороссийским и бессарабским генерал-губернатором. Не знаю еще, отойдет ли к нему бес арабский. Кажется, он прикомандирован был к лицу Инзова» (9 мая 1823 года, из Петербурга в Москву. Подлинник по-французски)43. «Поэту смуглому поклон» – читаем мы в другом письме (А.И. Тургенев – В.А. Жуковскому, 4 сентября 1831 года)44.
Друг Пушкина П.В. Нащокин сделал ему в декабре 1831 года новогодний подарок: чернильницу с бронзовым арапчонком45: «Посылаю тебе твоего предка с чернильницами…»46 (XIX, 250).
Пушкин охотно включается в игру. В декабре 1830 года он в письме в Бухарест к Н.С. Алексееву вспоминал о кишиневских красавицах, «о еврейке, которую так долго и так упорно таил ты от меня, своего черного друга».
«Африканский» ореол образа Пушкина отразился в памяти многих мемуаристов – и близко знавших поэта, и едва с ним знакомых. П.А. Вяземский описал Льва Сергеевича Пушкина: «Как брат его, он был несколько смуглый араб, но смахивал на белого негра. Тот и другой были малого роста, в отца. Вообще в движениях, в приемах их было много отцовского. Но африканский отпечаток матери видимым образом отразился на них обоих. Другого сходства с нею они не имели» (написано в 1860-х годах)47.
«Африканцами» в шутку называли обоих братьев Пушкиных. Вспомним эпиграмму С. Соболевского:
Пушкин Лев Сергеич
Истый патриот:
Тянет ерофеич
В африканский рот…
Аннет Оленина, дочь известного мецената, президента Академии художеств, записала в дневнике о своей встрече на балу у Хитрово со «знаменитым поэтом Пушкиным» (1828 год): «Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевали тот ум, который виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его. Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти, как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принужденного и неограниченное самолюбие – вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту XIX столетия»48.