Пленный полковник-артиллерист на аэродроме г. Сталино, 1942 год
Даже не имея перед собой полной картины, можно сказать, что генерал А. А. Власов не был единственным или исключительным в этом отношении. Из окружения вместе с представителями женского пола выбирались генералы П. С. Иванов, Г. И. Тхор (с дочерьми), генералы Д. Е. Закутный, С. Е. Данилов, С. Я. Огурцов и П. Д. Артеменко, полковники В. А. Хлебцев и М. Г. Кириллов (с медсестрами), А. М. Гогоберидзе и Н. И. Васильев (с женами). Наконец, есть фотография некоего полковника артиллерии, которого немцы отправляют с аэродрома в г. Сталино в сопровождении женщины-военнослужащей. И вряд ли этот список полон.
Один случай, когда генералу назначили в качестве сопровождающей женщину-медсестру мы можем привести в качестве примера. Речь идет о начальнике связи 2-й Ударной армии генерале А. В. Афанасьеве. «Бродя по лесу, от истощения Афанасьев ослаб, в связи с чем к нему для поддержания его при ходьбе была прикреплена медицинская сестра» [301, Т. 2. Кн. 1. с. 52]. Именно так – прикреплена! Видимо 45-летний генерал уж очень устал и проголодался, гораздо больше, чем обычная девушка-медсестра.
Примечательно, что названных командиров сопровождали не просто женщины-военнослужащие, а, как правило, медсестры, поварихи или же близкие родственницы. Не встретился ни один случай, чтобы таковыми оказались, скажем, связистки или машинистки из штаба, каких также имелось в достатке или же девушки-шоферки. Из «специализации» женщин можно сделать вполне определенный вывод, зачем старшие и высшие командиры брали их с собой: чтобы те приготовили им еду, постирали, а в случае болезни или ранения – полечили. Для тех же целей выходившие из окружения старшие командиры брали с собой еще и адъютантов. Старшие и высшие командиры Красной Армии, видимо, уже настолько отвыкли от самообслуживания, что не справлялись с ним без посторонней помощи, или же считали его недостойным своего высокого звания или должности.
Уже с первых дней войны немцы столкнулись с этим непривычным для себя явлением – женщинами-солдатами (Flintenweibe). Среди бойцов Красной Армии, в том числе и на командных должностях встречалось большое количество женщин-военнослужащих. Немцы долго не знали, что с ними делать, считать ли их военнопленными, поскольку они носили соответствующую форму, или же бандитами, так как по их представлениям женщины не должны воевать с оружием в руках. В последнем случае они подлежали расстрелу, что нередко случалось в первую неделю войны на разных участках советско-германского фронта.
Однако уже 2 июля 1941 года в войска поступило разъяснение ОКХ. В соответствии с ним, «с одетыми в униформу женщинами, попавшими в плен, вне зависимости от того, вооружены они или нет, следует обращаться как с военнопленными. Напротив, по отношению к женщинам, не одетым в униформу, но с оружием в руках, есть основания обращаться как с бандитами» [106, Fr. 968].
К чести командиров, оказавшись в окружении, многие генералы и полковники принимали решение пробиваться на восток, к линии фронта с тем, чтобы продолжать борьбу с немецкими войсками. Зная об этом, немцы, завершив разгром той или иной советской воинской части, проводили зачистку местности, на которой только что проходили боевые действия. Это делалось с целью выявить масштаб потерь, понесенных в боях, собрать и подсчитать трофеи, а также обнаружить и взять в плен оставшихся в живых красноармейцев, командиров и политработников.
Зачистка, как правило, проводилась способом прочесывания: немецкие солдаты, разворачивались в цепь и, поддерживая визуальный и голосовой контакт друг с другом, обходили местность. С этого момента для генералов и полковников начиналась своеобразная игра в прятки с противником. Стараясь ничем не выдать себя, они прятались в лесах, укрываясь за деревьями или в кустарнике, уходили в труднодоступные болота, надеясь, что солдаты противника так их не обнаружат.
У спрятавшихся командиров при прочесывании немцами местности оставалось немного вариантов для действий. Они могли попытаться, оставаясь незамеченными, убежать от противника в противоположном от него направлении. Однако, если немцы видели такие перебежки, они, как правило, открывали огонь на поражение. Отчеты о боевых действиях содержат упоминания достаточного количества подобных случаев, многие из которых завершаются фразой: «убит при попытке к бегству».
Можно было прятаться до последнего, в надежде, что немцы не заметят, или что-то отвлечет их в самый последний момент. Зачастую такие надежды не оправдывались, и тогда оставался выбор: или сдаться, или попытаться оказать сопротивление, если еще оставались патроны. В таких случаях немцы, как правило, не церемонились. Если они видели или предполагали намерение оказать сопротивление, они немедленно применяли оружие и стреляли на поражение или забрасывали гранатами. Так, например, 17 июля 1942 г. на участке 2-й моторизованной бригады СС некие комиссар и военврач были застрелены, когда они по время пленения попытались схватиться за оружие [111, Fr. 835].
Бывший секретарь обкома ВКП (б) А. Ф. Федоров оставил в своих воспоминаниях описание, как ему удалось ускользнуть от немцев. В надежде на еду и кров он с группой окруженцев зашел в одно из сел. Но на пороге хаты, в которую хотел зайти, вдруг заметил немца. «Не отдавая себе отчета, по всей вероятности, от страха, я выхватил из кармана пистолет и выстрелил в него… Пригнувшись, я бросился в сторону, за хату, к огородам… И в ту же секунду началась пальба, застрочил автомат, потом другой, третий, взвилась осветительная ракета. Я мчался, что есть духу по огородным грядкам, спотыкался, падал, поднимался и опять бежал…
– Хальт!
Дал в сторону «хальта» два выстрела и мчусь дальше, по косогору к речке. Тут опять ракеты и стрельба. Колено почему-то страшно заболело. Думаю: “Ранили, сволочи”, но бежать могу. И со всего размаха – бултых в реку» [486, с. 34].
То обстоятельство, что А. Ф. Федоров заметил немецкого солдата первым, первым выстрел и сразу бросился наутек, спасло ему жизнь. Сумерки и неожиданность случившегося не позволили немцам стрелять прицельно, в противном случае все могло закончится совершенно иначе. Если бы немецких солдат было несколько и они, а не А. Ф. Федоров, заметили первыми, и дело происходило бы днем, а не в вечерних сумерках, шансов на спасение, боюсь, не осталось бы.
Однако не всегда попытка к бегству оказывалась удачной. Немцы, стоило им заподозрить малейшую угрозу своей жизни, не разбираясь в случившемся, сразу открывали огонь на поражение. Бывший житель д. Мошни А. В. Артюшевич рассказывал, как 29 июня 1941 года в деревню, уже занятую немцами, со стороны леса въехала грузовая машина. Когда до околицы осталось около 200 м, раздался выстрел. Кто и по какой причине стрелял – не ясно, и можно строить любые предположения по этому поводу. Для нас же важна реакция немцев: около трех десятков солдат сразу же открыли огонь по автомашине. Из сидевших в ней командиров не выжил никто. А были они в высоких званиях – от майора и выше. А один оказался даже генералом. Как предположил белорусский краевед Н. И. Быховцев, в д. Мошни погибла группа командиров 5-го стрелкового корпуса и среди них – генерал Г. П. Козлов [278, с. 205–208].
Также, например, не повезло бригадному комиссару И. К. Гринько. Около 18.00 по берлинскому времени 18 сентября 1941 года он в составе конной группы командиров и политработников штаба 66-го корпуса, пытаясь вырваться из Киевского окружения, нарвался у с. Остаповка на солдат немецкого 7-го разведывательного батальона 4-й танковой дивизии. Окрики «Хальт!» не остановили их, а только заставили еще больше пришпоривать коней. Тогда немцы открыли огонь. Из 67 всадников четверо были убиты, 31 сдались в плен, оставшиеся, лишившись своих скакунов, разбежались. Среди погибших оказался комиссар И. К. Гринько: немецкая пуля попала ему в голову [181, Fr. 510; 185, Fr. 509].
