Нередко прочесывание завершалось тем, что рано или поздно в нескольких шагах от командира останавливался немецкий солдат и, наведя винтовку или автомат, предлагал сдаться. Выбор в такой ситуации был невелик: или почти верная смерть, или сдача в плен. Судя по количеству пленных генералов и полковников – а это несколько сотен человек, – большинство по разным мотивам предпочло последнее.
Некоторым везло, и им удавалось скрываться весьма продолжительное время. Отличное описание своих мытарств по тылам противника оставил комбриг А. Ф. Марушев. Немцы, в большинстве случаев, не интересовались, как передвигались советские командиры и политработники по их тылам, какие условия позволяли им столь длительное время (не только дни, а недели и месяцы) оставаться незамеченными ни фельджандармерией, ни местными полицаями, ни тыловыми службами. Исключение составляет протокол допроса комбрига А. Ф. Марушева, проведенный офицерами отдела Ic штаба XXXXIV корпуса.
Как поведал им комбриг, труднее всего было незамеченным преодолеть линию окружения. Самым удобным временем для этого являлась ночь, хотя, как отмечал А. Ф. Марушев, немцы хорошо несли службу: в каждом подозрительном случае немедленно освещали небо ракетами, «превращающими ночь в день». Такая бдительность сильно ограничивала возможности для передвижения, и в лучшем случае удавалось пройти 2–4 км за ночь. А один раз комбригу пришлось пролежать без еды и питья два с половиной дня на свекловичном поле, чтобы не быть обнаруженным. Если бы немцы в этот момент провели прочесывание, его бы непременно нашли.
После преодоления фронта окружения пробираться стало не в пример легче. Причина этого крылась в необоснованной доверчивости немецких солдат даже к случайным людям. В результате местонахождение постов проверки становилось широко известно, и зачастую те, кто шел по дорогам, предупреждал о них идущих себе навстречу. Те, кто не желал нарваться на контроль, и в первую очередь окруженцы, получив нужную информацию, легко обходили опасные места.
Проверка документов в такой ситуации теряла смысл, тем более, что немцы почти полностью доверили ее местной полиции. Следовало бы, по мнению комбрига, сделать так, чтобы контрольно-пропускные пункты нельзя было миновать никоим образом. А также, чтобы и немецкие солдаты осуществляли контроль вместе с местными.
Красноармейцам разными способами оказывали поддержку крестьяне, в частности, предоставляя им продукты и ночлег. Они же предупреждали не только о немецких частях, но и о партизанах. Немец, который вел протокол допроса А. Ф. Марушева, отметил в скобочках, что крестьяне, по большей части, стоят в стороне от партизан. Последние являются «реальной опасностью для бойцов Красной Армии, покинувших линию фронта» [43, Fr. 348].
Комбриг А. Ф. Марушев отмечал также, что во время всего своего пути от Киева до Славянска он видел много восстанавливаемых немцами мостов. Однако их охрана оставалась недостаточной или же вовсе отсутствовала, что облегчало действия диверсантов, засылаемых партизанами. В таком же безнадзорном состоянии пребывали запасы зерна на железнодорожных станциях, и их растаскивали местные жители. И нет никакой гарантии, что часть разворованного не попадет к партизанам. Тогда это будет для немцев двойная потеря.
Отношения между немцами и местными, в целом, хорошие. Однако комбригу не раз приходилось замечать, как проходившие через населенные пункты войска реквизировали продукты питания. Зачастую реквизиции осуществлялись бессистемно и без какой-либо оплаты, а у некоторых крестьян забирали почти все. Положение усугублялось тем, что для крестьянства вера в ценность денег всегда была меньше, чем в ценность хлеба.
Немцы, оставаясь на ночлег в крестьянских домах, вели себя крайне беспечно. Комбриг часто замечал, как они укладывались спать в одной комнате, а свое оружие оставляли в другой без какого-либо присмотра. Такое поведение очень опасно, особенно в районах, где есть партизаны. Также необъяснима беспечность и доверчивость солдат вермахта, обслуживающих линии связи. Их вера в то, что никто не решится нарушить никем не охраняемую линию, ни на чем не основана и просто пагубна.
И, наконец, население Украины, по которой пролегал путь комбрига на восток, уже длительное время не видело газет и не слышало радио. Потребность в информации на фронте и в стране они черпают от окруженцев, а те, естественно, выдают все в преувеличенном виде. Такое положение облегчает распространение вредной для немцев агитации среди населения [43, Fr. 348–350].
У противника существовали довольно строгие правила обращения с военнопленными. Сразу после окончания боя требовалось отделения командиров и комиссаров от рядового состава. У пленных отбирались каски, противогазы, ремни и все документы, кроме личных. Важные документы, а также картографический материал и дневники отправлялись по инстанции наверх. На месте проводился опрос наиболее важных из числа захваченных в плен в интересах боевой обстановки. После всех вышеназванных действий надлежало как можно быстрее отправить всех в тыл.
На сборном пункте изымалось личное оружие и оставшиеся бумаги, кроме удостоверений личности и медицинский справок. Проводились дополнительные допросы всех, чьи показания могли оказать влияние на ход боевых действий в полосе дивизии. Результаты допросов направлялись в вышестоящие инстанции вплоть до армии. Здесь же, на сборном пункте, проводился подсчет количества командиров и рядовых с составлением соответствующих документов, предоставлялось питание [145, Fr. 1189].
Как видно из сказанного выше, варианты ситуаций, которые заканчивались пленением нашего командира или политработника, достаточно многообразны. Чтобы как-то сгруппировать их, можно предложить два наиболее общих подхода:
– пленение в непосредственной боевой обстановке и
– пленение вне непосредственной боевой обстановки.
В первом случае предполагается, что пленение произошло вследствие неблагоприятного развития боевой ситуации, когда сопротивление становилось невозможным в силу следующих обстоятельств: ранения, контузии, исключающих или серьезно затрудняющих самостоятельное передвижение, крайней степени физической и эмоциональной изнуренности, отсутствия боеприпасов, а также при сочетании названных факторов в условиях непосредственного контакта с противником.
Во втором случае у военнослужащего еще сохранялась возможность иных действий, без прямой угрозы для своей жизни, помимо сдачи в плен. Сюда же можно отнести умышленный переход на сторону противника с целью прекращения борьбы и сохранения своей жизни. Таких людей немцы именовали перебежчиками (Überläufer). К их числу относили не только тех военнослужащих, которые перешли линию фронта с намерением сдаться, но также нередко тех, кто, находясь в окружении, решил добровольно прекратить сопротивление. К первым, по такой немецкой классификации, относился, например, полковник И. Я. Бартенев, о котором речь пойдет ниже, ко вторым – полковники А. А. Кайгородцев и И. Г. Репников.
Как именно полковник А. А. Кайгородцев стал военнопленным доподлинно неизвестно, ясно только, что он находился в окружении и некоторое время пытался выйти через линию фронта, прежде чем оказался в плену. А вот про И. Г. Репникова можно рассказать весьма подробно, благо сохранился протокол его допроса с описанием его злоключений. Итак, в ходе зимней наступательной операции под Москвой 340-я дивизия, действуя в составе 50-й армии, попала в окружение. Две попытки прорыва – 13 и 17 февраля 1942 года, – оказались безуспешными. В этих боях полковник был ранен в ногу и, несмотря на запрет командира своего соединения, остался в лесу. Здесь же находилось большое количество командиров и красноармейцев, слонявшихся безо всякой цели, и из их числа он выбрал двух лейтенантов и столько же рядовых бойцов, чтобы они его сопровождали.
Предпринятое 17 февраля немцами прочесывание, заставило группу полковника И. Г. Репникова перебраться в лес южнее д. Карпово. В окрестностях валялось много трупов лошадей, мясо которых использовали для пропитания. Блуждание по открытой местности, ночевки в снегу привели к тому, что 21 февраля полковник обморозил ноги и уже не мог передвигаться самостоятельно. С этого времени он стал подумывать о сдаче в плен.
