Одним прекрасным днём, пролетая по улицам славного города Могилева на верном «Фюрермобиле», мельком заметил, молодую женщину — пешком идущую по пыльной могилевской улице, с характерного очертания футляром пишущей машинки в руках…

Смешно говорить, но с этим офисным девайсом у меня в «хозяйстве» прямо беда! Конечно, мперский Канцлер обещал подсуетиться, но пока — «воз и, ныне там», а пишущая машинка — одна на все мои расплодившиеся «органы власти». Дело доходило до скандала, пока я не составил «скользящий» график и «Ундервуд» по очереди переезжал из Имперской Канцелярии в Генеральный Секретариат и обратно.

К великому сожалению, его «машинист» таким же железным «здоровьем» не обладал и, вскоре «забастовал» — несмотря на хорошо оплачиваемые сверхурочные. Поэтому, моим секретарям порой приходилось самим печатать… А, этому в своих кадетских училищах, они научены не были и, печатали одним пальцем: как какой-нибудь наш постсоветский «пенс» — поздно получивший доступ к «Инету» и, «под занавес» косящий под охрененного «тролля» в социальных сетях.

Иногда приходилось самому — плюнув на всякую конспирацию, распечатывать документы, удивляя сотрудников скоростью печатания: — я то с компом сравнительно рано подружился… Лет двадцать, практически жил в Интернете и, «тролляка» — ещё тот был! Правда, печатал порою с ошибками: пока привык к этой воистину «стимпанковской» металлической хреновине, да ещё эти долбанные «яти» с «ерами» и, несколько другое расположение знаков на клавиатуре.

Буквы «Ц» и «Э» располагались в самом верхнем «цифровом» ряду справа, в верхнем буквенном ряду на том месте — где «у нас» буква «Ц», размещалось «І», а в среднем ряду — между клавишами «В» и «А», располагалась «Ъ»… Это из-за того, что тогда эта буква использовалась довольно часто — в конце всех слов, заканчивающихся на согласную.

Блин, надо срочно провести реформу русского алфавита и выкинуть из него этот средневековый отстой!

Поэтому, я крикнул Кегрессу:

— Стой, тормози! Сдай назад, Адольф — видишь эту девушку? Догнать и взятть в плен!

Чуть ли не на ходу выскочив, я подбежал, взглянул в лицо и… Онемел!

ВОТ, ЭТО ДА!!!

На меня смотрела моя мечта — секс-символ моего детства, юности, и… Всю «ту» жизнь я искал, да так и не нашёл её — мою Барбару Брыльску из «Иронии судьбы»! Правда, очень-очень молодая — лет двадцати-двадцати двух…

Мы стояли, молчали и одинаково изумлённо смотрели друг на друга. Хотя думаю — внешне я гораздо невозмутимее, чем она выглядел — с возрастом неизбежно учишься хорошо скрывать свои мысли и чувства за маской безразличия. Надо полагать, она была изумлена не меньше — но само-собой не тем, что я напомнил ей Андрея Мягкова или Ипполита Георгиевича… Судя по всему, она мучительно, но не могла вспомнить, где она могла видеть, это — так хорошо знакомое лицо.

Как бы там не было, но она пришла в себя и представилась первой — хотя, это было и вопреки местной традиции знакомстве мужчины и женщины:

— Родомила Вуйцик, пан офицер…

— Очень приятно — царь…, — непроизвольно выскочило.

Девушка вздрогнула и, снова изумлённо уставилась на меня непонимающим взглядом.

Я взял её ручку в белой, хотя и слегка запылённой перчаточке, очень бережно поднёс к губам и, еле коснувшись поцеловал — получив при этом разряд статистического электричества, вполне достаточного — чтоб осветить Лос-Вегас! Последнее утверждение, возможно спорное — но ведь во все времена, всем влюблённым было свойственно преувеличивать свои ощущения! А я был влюблён!

«Я ЛЮБЛЮ ЕЁ!!!», — хотелось мне петь и кричать и, танцевать при этом.

— Извините…?

Однако, надо спуститься с Небес на Землю — хотя и, очень сильно не хочется. Сердце продолжало бешено колотиться а, устами всё ещё владела робость — как на первом свидании, но внешне — я отрешённо и довольно холодно, сказал:

— Хм, гкхм… Меня зовут Николай Александрович, пани Родомила. Ради Бога простите за мою бесцеремонность, но позвольте спросить: не испытываете ли Вы какие-то затруднения — какие я бы мог Вам помочь решить?

Девочка моя, видать ещё не знала убойной силы своей красоты — поэтому, слишком как-то по-простецки сказала на довольно приличном русском:

— Я беженка из Варшавы, господин офицер, только что прибыла поездом из Вильно и хотела бы снять гостиничный номер… Если недорого…

— Боюсь, «недорого» не получится, пани. Хотя в Могилеве и, порядка сорока гостиниц — но в связи с переездом в этот город Ставки Верховного Главнокомандования, цены на номера очень сильно взлетели…

Сердце Моё опустила очаровательную головку и, по щекам её потекли горькие слёзки:

— Тогда, я… Я… Я… Я только на работу устроюсь, сразу же…

— Почему Вы одна, пани Родомила? Где ваша семья?

— Маму я потеряла при эвакуации — ещё до Вильно, а мой папа… Мой папа, умер задолго до войны…

— Почему же, вы с вашей мамой эвакуировались из Варшавы? Германцы — культурная, европейская нация и вам ничего не угрожало… Мало того, мне доподлинно известно — что многие поляки с радостью встретили германскую оккупацию, принёсшую им «освобождение» от российской… Оккупации.

Пани Родомила, горько усмехнувшись, отрицательно замотала головой:

— Мой отец был крупным российским чиновником — за это его в седьмом году убили боевики Юзефа[147]. Когда стало ясно, что русская армия оставит Варшаву, наши соседи — все как один, вдруг сделались такими злыми! Шипели из-за каждого угла… Всякие гадости говорили, обзывались нехорошими словами… Мы с мамой терпели, только улыбались в ответ — но когда наши солдаты уходили из Варшавы, нам стали угрожать: «Не долго вам осталось жить, собачья кровь»! Мы очень сильно испугались и, схватив первое попавшееся в руки, побежали на вокзал…

Понятно: соседи на барахлишко или жилплощадь семьи российского чиновника позарились. Обычная история — испортил жилищно-денежный вопрос варшавян!

— Вы упомянули, что ищите работу… Умеете ли работать ни пишущей машинке, пани?

— Да, пан офицер! — из-под широко раскрывшихся длинных-предлинных ресниц, напоминающих крылья волшебницы-феи, выпорхнула вспыхнувшая надежда, — я очень хорошо умею печатать на пишущей машинке!

— Тогда я приглашаю Вас к себе на работу в качестве секретарши-машинистки… Каков будет ваш ответ, пани?

— Я… Я… Я, право не знаю…

— Значит, так и запишем — Вы согласны. Я правильно Вас понял, пани Родомила?

Лёгкий, еле заметный кивок прелестнейшей головкой!

Как бы там не было, но я должен ей помочь — хоть немного компенсирую вред, причинённый моим Реципиентом. На футляре, которую пани при разговоре поставила на землю, имелась надпись «Remington». Взявшись за него, я спросил:

— Ещё какие-нибудь вещи имеются, пани?

— Нет, пан офицер… Только то, что на мне — остальное украли на вокзале в Вильно…

Закинув довольно тяжёлый и громоздкий футляр на заднее сиденье, я повелительным тоном спросил у лиц меня сопровождающих:

— Кто-нибудь из господ желает прогуляться пешком?

Соскочили сразу двое — Дворцовый комендант генерал-лейтенант Воейков и, не так давно вернувшийся из служебной командировки, генерал-майор Александр Иванович Спиридович — начальник Особого Отряда Императорской дворцовой охраны. Хорошо ещё, что сам Кегресс не выскочил — этой штукой я ещё управлять не пробовал!

А управление этим автомобилем, было сказочно сложным. Не три педали на полу — как я привык, а целых девять: по две для левого и правого тормозов, стояночный или «горный тормоз», педаль газа — здесь называемая «акселератором», усиленная подача масла в двигатель и пневматический сигнал. Кроме этого, многочисленные рычаги — пускового устройства, пневмодомкрата, подкачки шин… Недаром «местных» шоферов сравнивали с инженерами! Мне и, в голову пока не приходило подменить Кегресса за рулём.

Так… Так, куда её? Ну не в кино же даму приглашать!