— «Народ», теряется в догадках, Ваше Величество! Сперва шептались, что у Вас с ней «амур», а потом видят…
По интонации, было сильно заметно, что он и сам сгорает от любопытства.
— У меня «амур» только с моей законной супругой — Императрицей Александрой Фёдоровной, — несколько равнодушно, прервал я поток его словесности, — к пани Родомиле же, я испытываю чисто отеческие чувства — она напомнила мне одну из моих дочерей… Понятно?
— Это, какую же из них? — в полном недоумении, парикмахер перестал меня брить, — ни одна из…
— Ту, которая ещё не родилась! Не тупи, компаньон — без тебя тошно.
После этого, при рабочих контактах с Родомилой я, нет-нет — да и называл её «доченькой» и, возникшие было грязноватые сплетни про нас, тот час же исчезли — как жирные пятна на фарфоровой посуде от действия «Fairy Oxi».
Глава 17. Вторая древнейшая профессия
«Интеллигенцию же Папа (Николай II) не любит и подавно. Он произносит это слово совсем особенно. Когда Папа говорит «интеллигенция», у него бывает такая физиономия, какая бывала у моего мужа, когда он говорил «сифилис».
Он всегда произносил это слово отчетливо, в голосе его был страх и какая-то особенная брезгливость…»
Вырубова А. А. «Фрейлина Её величества. Дневник и воспоминания Анны Вырубовой».
Мне, как «выходцу» из двадцать первого века, как свидетелю того — каким макаром был развален СССР, как прочитавшему сотни статей и десятки книг после выхода на заслуженный отдых и, просмотревшего не меньшее количество фильмов — роль средств массовой информации была ясна как Божий день.
Поэтому, одной из первых задач данных генералу Спиридовичу а через него — всем правоохранительным органам Империи, был таким: собрать, обобщить и проанализировать всю имеющуюся информацию по всем печатным СМИ — других, слава Богу, пока не имеется!
— Через месяц, господин генерал, я хочу знать максимально много: кому принадлежит газета или журнал, из каких средств финансируется, привычки хозяина, редактора, корректора, журналистов… Короче, про всех — вплоть до последней уборщицы в редакции! Если, есть какой компромат (а он обязательно должен быть — мы все человеки!) — подать сюда. Задача ясна? Тогда выполнять!
Ну, а пока — буду делать, что могу.
* * *
— Господин Генеральный Секретарь, — подтягиваю как-то Мордвинова, — что-то, прощёлкал я один момент… Имеется ли при Ставке представители прессы?
— Конечно, имеются, Ваше Величество!
— Организуйте-ка мне «приватную» беседу с наиболее «борзым» писакой…
— Вы сказали «приватную»?!
— Ну, да! Чтоб поменьше народу знало, видело и слышало… И, особенно — собратьев этого «борзописца».
Через пару дней, самым поздним вечерком, мне — прямо «к крыльцу» на закрытом автомобиле доставили… Кто б, мог подумать — самого Лемке Михаила Константиновича[148], чьи мемуары мне доводилось — вот буквально «недавно» читать! Или, правильнее будет сказать «доведётся»? Ведь, до этого события, ещё век с небольшим?
ХАХАХА!!!
На самом деле, я это специально спланировал — знал, что Лемке только-только прибыл в Могилев и, если бы Мордвинов привёз бы мне другого — я бы попросил его «переиграть».
Биография его, мне была хорошо знакома, со слов же самого «первоисточника»: господин Лемке был историком, писателем и журналистом, одно время яшкался с революционерами, но затем с ними завязал вглухую. С началом войны он пошёл добровольцем в армию и, в звании штабс-капитана, служил командиром роты в ополченческой дружине… Так называли вспомогательные части из нестроевых солдат, вооружёных «берданками» и несущие охранно-вспомогательные функции в тылу. После возникновения проблем со здоровьем, его направили в Ставку при Штабе Верховного Главнокомандования, для работы с прессой — где его и выловил Мордвинов.
Конечно, Михаил Константинович был донельзя удивлён этой встречей… Но, молодец! Не подал даже виду.
Первая часть нашей встречи, прошла хотя и в слегка напряжённой — но вполне дружеской обстановке. Пили чай, закусывали всякими вкусностями, беседовали о разных пустяках — прощупывая друг друга.
— Вот, Вы служили, значит в ополченческой дружине, — спрашиваю, когда он внутренне «оттаял», — какое отношение у ваших солдат к войне, Михаил Константинович?
— Да какое там, «отношение к войне» может быть — коль они и, солдатами то, себя не считают?!В принципе, мне всё это уже известно — с его же слов. Но не подаю вида и притворно удивляюсь:
— Вот, как?! А кем тогда они себя считают?
— До войны, нижние чины — переводимые по возрасту или состоянию здоровья из запаса в ополчение, считали себя практически отставниками и никто из начальства не удосужился объяснить им обратное. Теперь, они удивлены и даже возмущены своим призывом… Мол, служить должны молодые, а старики дома сидеть — семьи кормить.
Интересен, хрен с горчицей…
— Какие же они «старики»? — удивляюсь, — даже в дружины, не призывали ещё мужиков старше 42-ух лет!
— В народном понимании, Государь: если обременён семьёй и хозяйством — значит, уже «старик»! Молодёжь, это — ещё неженатые беззаботные «шалопаи», до двадцати-двадцати пяти лет.
Очень интересная инфа! Пожалуй, действительно — таких в армию призывать смысла нет. Страх оставить семью без кормильца, по любому перевесит чувство солдатского долга в войне — ведущийся неизвестно за что. Так, зачем поставлять Кайзеру дармовую рабсилу — в виде русских пленных?!
Ну, а где тогда солдат на войну брать — «молодых шалопаев», вместо «стариков»? Может, призывной возраст понизить? Не с 21-го года забирать в армию, как сейчас — а с 19-ти лет?
Надо хорошенько подумать…
Так… Идём дальше:
— Говорят, Вы одно время числились в эсерах, Михаил Константинович? — как бы шутейно спрашиваю.
— Был такой грех, Ваше Величество, — так же шутейно отвечает, — даже, печатался в журнале социально-революционной партии «Былое».
— Понимаю… Читал где-то, у какого-то английского писателя — не помню, у какого именно: «Кто в юности не был радикалом — у того нет сердца. Кто под старость не стал консерватором — у того нет ума».
— Очень мудрые слова! Разрешите, Государь, я их позаимствую и процитирую при случае?
— «Заимствуйте», чего уж там — всё равно, эти слова не мои…, — не своё не жалко, — к сожалению, наша российская интеллигенция западные «мудрости» редко заимствует — чаще, наоборот. Глупости!
— Может всё от того, — отрешился тот от спокойного равнодушия, — что наше правительство, что-то не так делает?
Кажется, «повело»… Сейчас выждать когда хорошенько «заглотит» и аккуратно «подсечь»!
— Конечно же, под общим термином «наше правительство» Вы подразумеваете лично меня, Михаил Константинович?
— Ваше…
Расставляю все точки над «ё»:
— Я сам напросился на эту беседу, господин Лемке — поэтому, ни на одно ваше слово обижаться не в праве… Сегодня мы с Вами просто побеседуем, идёт? И, если друг друга не поймём, то разойдёмся как в пустыне караваны с верблюдами — без каких-либо последствий для обоих…
— Хахаха! — смеётся, — хорошо, Ваше Величество! На какую тему будет «беседа»?
Глубоко задумываюсь, типа, потом отвечаю:
— Сегодня мы с Вами поговорим про… Про царя!
— Про Вас?!
Отрицающе, отчаянно машу руками — как Киса Воробьянинов, позирующий Остапу Бендеру для его бессмертного шедевра «Сеятель»:
— Нет, нет и ещё раз — нет! Не про меня! Я всего лишь — Романов Николай Александрович, простой человек, такой же — как и любой из сотен миллионов живущих на Земле. Пощупайте меня: я такой же мягкий и тёплый — как Вы… Если меня сильно ударить я, быть может — закричу от боли, а если меня поранить — с меня потечёт не голубая, а самая обычная красная человеческая кровь…
— Что же такое, тогда «царь»? — Лемке был поражён такой постановкой вопроса, но пока не подавал виду.
