Мне хорошо. Я свободна и не верю своему счастью. Но уже темнеет, холодно, я промокла и потому решаю подъехать на автобусе. Жду на остановке. Первый попавшийся идет до Слоун-сквер. Там можно пересесть на двадцать второй. Проскальзываю в задние двери за парочкой молодых девиц. Девчонки хихикают; возможно, надо мной – моими патлами и тапочками. Зрелище, наверное, кошмарное. Забираюсь на второй этаж, сажусь сзади и скоро согреваюсь. Впереди – мужчина в очках, я почти уверена, что он за мной шпионит, снимает на камеру с помощью особенных шпионских очков. Потом выходит, притворяясь, что ему нет до меня дела. Автобус едет целую вечность. Мне плевать; я радостно смотрю на мокрые улицы, нарядные витрины и окна домов. Думаю о детях, о том, что надо купить, рождественских чулках, подарках. Столько всего нужно успеть! Прежде чем пересаживаюсь на двадцать второй и добираюсь в Патни, проходит целая вечность…
Конни замолчала, погрузившись в воспоминания.
– Что произошло потом?
– Иду короткой дорогой, через мост, мимо кладбища. Я словно в параллельном измерении. Я призрак. Возле дома Несс замедляю шаг. В окне сверкает стильными белыми огоньками и изящными шарами елка. Наверное, украшала Иви. Странное ощущение – здесь совершенно ничего не изменилось, кроме меня. В кухне на другой стороне горит свет, но я знаю, что никого нет, – она всегда так делает, когда уходит. Смотрю на ярко-желтую входную дверь, за которой теснятся воспоминания: счастливые времена, когда росли вместе наши дети, играли в игры, смотрели телевизор субботними вечерами. Дети танцевали танго и вальсы, а взрослые оценивали их по шкале от одного до десяти, отворачиваясь от экрана, чтобы побыть судьями в конкурсе талантов; дети носились по дому, а взрослые сидели за столом, потягивая вино и наводя порядок в мире, и Лия костерила шоу-бизнес. Новый год, дни рождения, детские праздники, взрослые сборища… Поистине счастливое время! И вот – те же кирпичи, но все пронизано невидимыми трещинами. Медленно обхожу дом.
В кухне никого. Достаю ключ от задней двери из-под цветочного горшка, где она его прячет. Открываю стеклянные двери. Фруктово-сладкий аромат так же знаком мне, как запах собственного дома. Тихо, если не считать жужжания холодильника. Несс не такая аккуратная, как я; в раковине свалена посуда, по столу раскиданы школьные тетрадки, в корзине – куча грязного белья, чистое и влажное развешано на батареях и спинках стульев.
Захожу, переодеваюсь в ее сухую одежду и сразу чувствую себя намного лучше. Замечаю на дверце холодильника фото всей нашей компании на школьном бале: мы застыли во времени, смеемся и не подозреваем о грядущих бедах. Снимаю, чтобы лучше рассмотреть. Становится грустно, охватывает тоска по давно минувшим дням. Больно, очень больно. Открываю кухонный ящик, вытаскиваю большие ножницы и режу у нее между глаз, потом – его, по губам. Боль утихает. Куски фотографии падают на пол.
Прихватываю ножницы и лезу в холодильник. Съедаю кусок яблочного пирога и прохожу в коридор, где открываю шкаф. Прижимаюсь носом к куртке Карла. Вдыхаю его запах. Рядом висит куртка Несс. На самом деле – моя. Коричневая кожаная куртка, которую я купила себе, но отдала, потому что на ней она лучше. Острые ножницы легко режут кожу. Приятно… Разрезаю обе куртки надвое, закрываю шкаф. Веду рукой по стене, оставляя след из накренившихся фотографий. Мокрые пальцы проводят дорожку на голубой побелке (цвет, который в счастливые времена я сама выбрала), от хлюпающих туфель на половицах (которые я помогала красить) образуются лужи.
Поднимаюсь наверх, царапая ножницами стену, замечаю грязь на ковре. Останавливаюсь. Что-то новенькое: Несс покрасила ванную в скучный бледно-желтый цвет, – или, может, это его идея. Иду в спальню, включаю ночник и оглядываюсь. Вспоминаю, как лежала с ней на кровати, когда ушла Лия; утешала ее, читала вслух «К звездам» Хэммонд, чтобы она перестала рыдать, и крепко ее обнимала, если она все равно рыдала; приносила чай, когда она не могла заснуть. Тогда это безрадостное будущее даже вообразить было нельзя. «Все будет хорошо», – уверенно говорила я. А вышло иначе…
Конни поворачивает туда-сюда голову, как будто оглядывает комнату.
– …Замечаю, что он тоже здесь: на тумбочке стопка мелочи – его фирменный ночной след. Откидываю одеяло и ищу другие следы. Наклоняюсь и нюхаю их сексодром; знакомый запах, несвежий и сладковатый, манящий и отвратительный. Зигзагами кромсаю простынь. Заглядываю в корзину для белья в поисках новых доказательств. Да, его трусы, все, как полагается, в пятнах. Подхожу к платяному шкафу. Пугаюсь собственного отражения в зеркале. На меня смотрит чудовище с причудливыми пучками волос и рябью шрамов на шее, изуродованная рука дотрагивается до головы в проплешинах. Отворачиваюсь – есть дела поважнее. Сваливаю в кучу ее одежду и аккуратно разрезаю надвое.
Забаву приходится прекратить – внизу поворачивается ключ в замке. Выключать свет в спальне поздно; я быстро перебегаю в комнату Иви и прячусь в нише, где устроена раковина. В зеркало над ней мне видна дверь и кровать. Слышу мужской голос. Навостряю уши. Иви смеется. До меня доходит, что это никакой не мужчина, а Джош. Они поднимаются по лестнице, переговариваясь и хихикая. Опускаюсь на корточки и вжимаюсь в стену. Входят. Смотрю на него в зеркало. Мальчик мой. Мальчик-мужчина. Он меня не видит, не отрывает глаз от Иви. Обнимает ее и целует, как мужчина. Ложатся на кровать. Жду, пока они полностью забудут об окружающем, потерявшись друг в друге. Прохожу вон мимо них. Спускаюсь и покидаю дом через ту же дверь, крутя на пальце ножницы, как Джон Уэйн – свой «кольт».
Дождь стих, мокрый асфальт блестит в свете фонарей. Поднимаю голову. Отсюда виден тыл моего собственного дома. Какой же он красивый! Несколько лет – целую жизнь! – назад мы расшили швы на кладке и покрасили его в бледно-бледно-голубой. Во всех окнах горит свет, из трубы идет дым, темно-серый на фоне оранжевого неба. Видимо, Карл затопил камин. От этого дома веет уютом, он весь – тепло и стабильность. Я радостно ахаю, завидев маленькие фигурки, которые гоняются друг за другом по лестнице. По стенам прыгают тени. Я знаю, это Энни и Полли. Надо рассмотреть получше. Позади нашего дома – узкая заросшая дорожка, куда ходят гадить окрестные коты. Иду по ней, протягиваю руку и открываю деревянную калитку.
Конни помедлила, как будто ей надо время, чтобы открыть калитку. Ее пальцы подрагивали.
– Закрываю калитку. В моей кухне на первом этаже двигаются люди. Я прекрасно знаю, что им, из-за света внутри, меня не заметить. Можно подойти к самому окну. До слуха доносятся обрывки смеха, хотя слов не разобрать. Иду по дорожке мимо кучи подсдувшихся футбольных мячей. Неужели с началом секса угасла страсть Джоша к футболу? А вот и Карл! Развлекает гостей. Я и не представляла, что он может принимать гостей без меня, но вот, пожалуйста, он за столом, радушный хозяин, разливает вино, отпускает шуточки… Замираю.
О, она… Очаровательная хозяйка, на моем месте, пьет из моего бокала, ест с моей тарелки, уплетает за обе щеки мою жизнь. Начинаю сомневаться, существовала ли я вообще. Она в футболке, волосы убраны в хвост. Сияет, ни единой царапины. Подаюсь вперед, чтобы разглядеть, кто к ним пришел: Стивенсоны и незнакомая женщина. Отпрыски Стивенсонов узурпировали наверху игровую приставку. Худшие в мире гости. Дети, которым дома не разрешают компьютер, тут же приклеиваются к гаджетам. Они больше друзья Несс, чем наши. Мы с Карлом толком их не знаем, только онлайн, где они предстают как серьезные спасители мира, постят скучные фотографии неаппетитных суперполезных смузи и таблицы калорийности, участвуют в ночных марафонах, перманентно возмущены фашистским режимом – и немедленно впадают в ярость, если кто-то с ними в чем-нибудь не согласен. Мы с Карлом над этой парочкой прикалывались. Теперь, очевидно, он другого мнения. (Куда «мы» делись, мы с ним, то, чем мы были вместе?) Другую женщину я не знаю; возможно, она здесь в качестве статиста, чтобы отвлекать внимание от порочной связи Несс и Карла, чтобы за столом не было так очевидно, что они пара. Теперь, когда старый режим свергнут, они превосходно проводят время, отменно ладят, завязывают новые знакомства, попивают экологически чистое вино и хавают сраную супертушеную фасоль или еще какую-то дребедень, остатками которой заляпан стол… Это неправильно… неправильно…
