– Рад, что выбралась. Все-таки другой конец города. Найти, кто с ребенком посидит…

Она покачала головой.

– Вообще-то мучаюсь еще с той нашей встречи. Я солгала тебе, сама не знаю почему. Нет, знаю. Я сказала, что моей дочери девять. Что Эбигейл девять. Это ложь. Иногда я так говорю… – Она замялась. Ей не нужна была его жалость, она просто хотела объяснить. – Эбигейл умерла шесть лет назад. Ей было бы девять.

Его лицо вытянулось.

– Прости, Эмма. Я понятия не имел.

– Ну конечно, откуда тебе знать? Просто ты застал меня врасплох, и я… О господи! Джеймс Сторм?!

Даги оглянулся.

– Он самый!

К ним шел большой лысый мужчина.

– Здоро́во, Даги! Как оно?

– Джим! Ты посмотри, кого к нам занесло! – ответил Томпсон, покровительственно обнимая Эмму за плечи.

– Господи! Нет! Эмма Дейвис! Ну и ну! Выглядишь… потрясающе!

Он имел в виду, что она похудела.

– Привет, Джеймс. Я как раз на днях вспоминала вечеринку в доме твоего отца… Кажется, после пробных экзаменов. Помнишь?

– Разумеется. Как и мой старик! Микки Грей заблевал его постель!

Она засмеялась.

– Видел твое имя в газетах. Занимаешься мамочкой-монстром? – в радостном возбуждении спросил Сторм.

– Да, Джеймс.

– Мать твою! – воскликнул он, весь сияя.

– Честно говоря, эта кличка уже достала, – посетовала Эмма. – Все потому, что женщина белая и среднего класса. Таблоиды не стали бы тратить полосы на бедную иммигрантку, у которой лопнуло терпение… А ты чем занимаешься, Джеймс?

– Я-то… Агент по недвижимости.

– Мать твою! – сказала она.

Даги рассмеялся, перехватил официанта и передал ей бокал шампанского естественным жестом, который приличествует мужу. А она взяла, не поблагодарив, – как жена.

Достала сигареты.

– Покурю. На минутку.

На улице было холодно и странно тихо, потому что лег снег, по крайней мере, здесь, в саду, – не много, но достаточно, чтобы понизить шум города на децибел-другой. Несколько снежинок, а может, просто пепел кружился в теплом желтом свете лампочек на дереве. Праздновали где-то в Баттерси, в складском помещении на узкой улице. Эмма была не единственной, кто решил покурить. Отошла подальше и села под деревом за стол с навесом. Тонкие колготки совсем не спасали, металлическая скамья обжигала холодом мягкие безволосые бедра. Эмма чувствовала себя обнаженной во всех смыслах: холод, Конни, Эбигейл… Она никогда не говорила об Эбигейл. Лишь дважды в подробностях обсуждала ее смерть: с Саем и психиатром в первые месяцы после случившегося. Теперь это в прошлом. Эмма невольно думала о Конни, которую против воли заставляют вспоминать, и о том, как щедра она в своей честности.

– Что-то случилось?

Она подняла глаза – рядом сел Даги – и протянула ему сигарету.

– Не курю, – сказал тот, беря сигарету из ее пальцев.

Эмма засмеялась.

– Ну да. Ты у нас крутой!

– Вроде того, – ответил он, затягиваясь и возвращая.

– Всегда любил спорт.

– И люблю. До сих пор занимаюсь.

– Ты был таким способным, Даги… Зачем тебе эта айтишная скукота?

Он засмеялся.

– Не такая уж и скукота. Хотя, конечно, не столь увлекательно, как твоя работа. Тебя не тошнит, что все спрашивают про это дело?

– А что, видно? Я нагрубила?

– Черт, околеть можно! Возьми-ка куртку.

Она позволила накинуть себе на плечи куртку. Их поколение, наверное, последнее, кому свойственна такая галантность.

– Умеешь хранить секреты? – спросила Эмма.

– Конечно.

– Она потрясающая женщина.

– Кто?

– Констанс Мортенсен.

– В самом деле?

– Она мне нравится.

– А разве тебе можно привязываться к пациентам?

Эмма пожала плечами.

– Понимаешь, она не помнит само преступление.

– К счастью для нее.

– Нет, она диссоциировалась от своих действий.

Даги поежился, и Эмма придвинулась, чтобы согреть его. Это было опасно, кокетливо, но она задолжала ему тепла.

– Как думаешь, любой человек способен на что угодно при определенных обстоятельствах и неправильных препаратах? – спросила она.

– Нет, не на что угодно.

Она поняла, что ровным счетом ничего о нем не знает.

– Может, все мы просто бомбы замедленного действия…

Хмельным глазам Эммы казалось, что лампочки над ними крутятся. Даги забрал у нее бокал и положил другую руку под куртку, ей на спину. Его прикосновение будоражило, возбуждало.

– Ты очаровательна, Эмма Дейвис! Я всегда так считал.

Вот оно, мгновение, о котором она грезила, которое планировала. Эмма чувствовала, как отзывается ее тело, сердце ухает куда-то в самый низ, все существо внезапно пульсирует в предвкушении – от бразильской зоны бикини до кончика языка. Рот наполнился слюной. Она вспомнила Конни, Карла и Несс, фантастическое стремление ощутить себя живой, жить в моменте, трепетное чудо – быть человеком. Ощутила дыхание Даги у себя на лице, заглянула в знакомые темные глаза.

А потом подумала о Сае.

– Что случилось? – прошептал он, приближаясь к ее губам.

– Я хотела бы тебя поцеловать, Даги Томпсон. Больше всего на свете! Я хотела поцеловать тебя тридцать лет назад на том засаленном коричневом диване. И как же я, семнадцатилетняя, теперь буду ненавидеть себя за то, что я тебя не поцелую…

– Нет? – переспросил он недоверчиво.

– Нет…

– Всего-навсего поцелуй!

– Нет… Но спасибо.

Даги кивнул и улыбнулся, едва заметно отодвигаясь. Его глаза еще блестели.

– Благоразумная Эмма Дейвис.

В голосе угадывалось легкое раздражение, и Эмма ощутила острую радость, что пресекла все в самом начале. Верно, вспомнила она теперь, он привык получать то, что хочет.

– Не знаю, кто он, но парню здорово повезло, – сказал Даги, протягивая ей бокал.

Сейчас, субботним вечером, она ждала своего везучего парня после репетиции оркестра. Из церкви потянулась вереница музыкантов. Вот и он. Не такой, как всегда, – среди «своих», в родной стихии. Перебросился шуткой, придержал кому-то дверь. Среднестатистический мужчина средних лет, она это ясно видела; с виду ничего замечательного, и тем не менее все в нем говорило о надежности – именно к такому человеку обратишься в беде. Сай отпустил дверь и споткнулся о булыжник. На секунду ей стало за него стыдно – буффон с саксофоном. Но он был ее буффон с саксофоном, и она его любила. Эмма опрокинула в себя остатки джина-тоника и вышла из паба, на прощание улыбнувшись польской девушке за стойкой и бегло кивнув одурманенным старикам.

На слякотной улице, поднимая руку, чтобы помахать Саю, она вдруг увидела, как к нему подходит маленькая блондинка. Саванна, подруга Эдриана. Они чмокнули друг друга в щеку и нерешительно остановились, глядя по сторонам, затем неторопливо пошли к перекрестку. Свернули направо и скрылись в уютном дорогом кафе с настоящим камином. Эмма пересекла дорогу, глядя сквозь стекло, как их проводят от барной стойки к столику. Зашла в магазин велосипедов и спряталась за летающим диском, который на поверку оказался колесом. Совершенно напрасно она пряталась – они ничего не замечали, были полностью поглощены друг другом и вовсе не оглядываясь в ожидании Эдриана, как она смутно надеялась. Чем дольше тот не появлялся, тем сильнее щемило у нее в животе.

Эмма поехала на автобусе домой, открыла дверь, включила отопление и села за кухонный стол с бутылкой «Риохи». Немного погодя поднялась с бокалом наверх и набрала себе ванну. Влажные полотенца отдавали плесенью, она кинула их в корзину и пошла за чистыми. Остановилась около бельевого шкафа. Внизу лежал разобранный каркас детской кроватки. Они не выбрасывали ее под предлогом, что могут приехать гости с младенцем. Так легче. Эмма прислонилась головой к шкафу и надолго застыла, уткнувшись носом в мягкий чистый хлопок.

После ванны решила поработать – консультирование в уголовном суде, мероприятия по оценке риска и управлению, – но скоро обнаружила, что смотрит в сад. Бросила дела, передвинула стул к стеклянной двери и села в сумерках около батареи. Положила безволосые ноги на другой стул. Бокал вина в одной руке и сигарета в другой, на коленях – пепельница. Глядела в сад на остатки грязного снега и ждала.