Эмма подошла к барной стойке и заказала джин-тоник у симпатичной девушки из Восточной Европы. Та с первого раза не поняла, и один из обитателей табуретов громко и покровительственно повторил заказ и подмигнул Эмме, приглашая ее присоединиться к заговору против тупой иностранки, которая, вероятно, знала больше языков, чем он сегодня выпил пинт. Такие заведения доживают свой век и скоро уступят место дорогим кафе. И слава богу! Она не станет сокрушаться о завитках на ковре, прокуренном потолке и липких половицах – об этих бастионах мужественности. Идя к столику у окна, Эмма чувствовала на бедрах взгляд слезящихся глаз; эти мужчины неопасны, но ей все равно было не по себе. Она взяла со скамьи популярную газету, полистала, чтобы чем-то себя занять, уставилась на Озорную Мэнди из Манчестера и ее неестественные прелести.

Отложила газету и достала «Отель „У озера“». Скрестила ноги, ощущая скольжение шелкового белья по гладкой коже. Кольнула совесть – ради кого она претерпела агонию эпиляции? Ради себя? Вранье! Ощущение гладкости было очень приятным – в ванне она долго водила рукой по бархатистой коже. Но было еще кое-что. Естественно, Эмма позвала с собой на вечеринку Сая, надеясь, что тот не согласится. И когда он не согласился, почувствовала лишь легкое разочарование, которое вполне могло объясняться тем, что она не любила приходить на такие мероприятия одна. «Да, я все понимаю», – сказала Эмма, когда он неуверенно промямлил, что мужьям и женам на встречах одноклассников делать нечего – скука смертная.

Салли Пи совсем не изменилась. Разве что стала блондинкой с сиреневым мелированием, а раньше обе они были черноволосыми. Плюс поправилась килограммов на двадцать пять. Уфф… С тех пор как Салли отправила ей приглашение, Эмма морила себя голодом. Почему-то ей представлялось, что ее старые знакомые совсем не потрепаны временем. В Салли действительно многое осталось прежним: блестящие круглые глаза, улыбка, смех, сердечность. Завидев Эмму, она взвизгнула от восторга. Они оделись во все черное, неосознанно отдавая дань прошлому. Эмме, в приступе сильнейшей ностальгии, показалось, что потерять связь на столько лет было полнейшим безумием. Как так вышло? Какой закрытой и серьезной она стала со своей ничтожной жизнью и важной карьерой! Пока они выискивали друг в друге губительные следы времени, Эмма глубоко жалела об изоляции, на которую обрекла себя из-за неспособности признаться в слабости. Дружба помогает держаться на плаву. Единственное, что важно, – это ощущение связи с другими людьми.

– Ты выиграла в лотерею! С ума сойти! – воскликнула она, чокаясь с Салли.

– Ага! Дуракам везет! – отозвалась та и крепко ее обняла.

Она уже порядком нализалась. Эмма не отставала – еще до прихода сюда опрокинула в себя несколько мартини.

– Поверить не могу, что ты здесь! Мам! Мам! – Салли повернулась, отчаянно жестикулируя женщине с такой же шевелюрой.

Вот и она – миссис Пи, круглая, как мячик, и морщинистая, но с теми же блестящими озорными глазами. Салли с матерью всегда были как два комика. А теперь еще и жутко похожи. Эмма припомнила, как, подростком, завидовала теплой атмосфере в их семье. В ее собственном доме царила стужа. Салли обняла рукой мать.

– Помнишь Эмму, мам? Нашу башковитую Эмму? – громко прокричала она и пояснила: – Глуха, как вомбат.

– Батюшки! Эмма Дейвис! Конечно, помню! Только я бы тебя не узнала! Ты похудела на фунт-другой. На какой диете сидела? Научи Салли!

Салли поправила у матери выбившуюся прядь.

– Чья бы корова мычала!

Миссис Пи засмеялась хриплым смешком курильщика.

– Чем занимаешься, Эмма?

Разумеется, имела в виду мужа и детей – единственная женская дорога для представителей ее поколения.

– Замужем?

– Она у нас сраный психолог! – завопила Салли.

На лице миссис Пи мелькнуло восхищение и некоторое замешательство.

– Гинеколог?

Она явно подумала о невообразимых ужасах этой профессии. Эмма с Салли расхохотались.

– Не гинеколог, мам. Психолог! – Салли поглядела на Эмму и закатила глаза. – Ей все равно, голова или жопа…

– Психиатр, к твоему сведению, а не психолог, – иронично ответила Эмма и отбросила назад волосы.

Здорово, что пришла. Как вообще она позволила пролететь годам без Салли? Эмма протянула руку и сжала ладонь подруги, переполненная нежностью к ним с матерью. Их бесконечная шутливая перебранка, видимо, так никогда и не прекращалась.

– Она у нас знаменитость! Занимается тем делом, помнишь? Писали в газетах. – Салли наклонилась и проорала в ухо матери: – Мамочка-монстр! Та, с кислотой…

Эмму передернуло. «Мамочка-монстр». Ужасное прозвище, изобретение желтой прессы. Огромные буквы на первой странице с двумя фотографиями Конни. До: Конни на школьном балу, очаровательная и стильная. После, в больнице: растерянная, с пустым взглядом, странные рыжие пучки торчат во все стороны, на шее и руках нелепые шрамы.

Хотя Эмма улыбалась, ее охватило отчаянное желание защитить Конни, которая сейчас, наверное, сидит на стуле у окна и не подозревает, что стала объектом равнодушных сплетен для всей страны.

– Ах, та, что бегала в парке с племянницей Альберта?

Почему всем непременно надо показать, что они лично знали виновницу трагедии?

Салли с воодушевлением повернулась, приветствуя припозднившегося гостя.

– Грязная история… – заметила миссис Пи. – Как твоя мать?

Эмма была рада, что миссис Пи так мало интересуется Конни.

– Умерла несколько лет назад.

– Умерла? Сочувствую. Хотя, дорогая, я всегда считала, что она была к тебе слишком строга. Что бы ты ни делала, ей все казалось мало. А ты была такой хорошей девочкой…

Эмму приятно кольнуло признание своей правоты.

– Спасибо. Именно так я себя и чувствовала.

Проходящий мимо официант, оправдывая надежды, наполнил ее бокал.

– Да еще и единственный ребенок – некому отвлечь на себя огонь… Я всегда думала, что тебе, наверное, очень одиноко. Дети есть?

Эмма сделала большой глоток.

– Нет.

– Какая жалость.

– Слышите?! – Салли залпом осушила бокал, театрально приложила ладонь к уху и увлекла Эмму к дискотечной части комнаты, где в фиолетовой подсветке медленно вращался зеркальный шар. Женщины помоложе в свое удовольствие двигались по танцполу, источая ощутимую уверенность в себе. При обычных обстоятельствах Эмма, глядя на них, почувствовала бы себя ничтожеством. Изящные, сексуальные и безмятежные – осветленные волосы и темные корни, платья, соскальзывающие с гладких плеч, крошечные татуировки в эрогенных местах.

Но у нее не было выбора – Салли зашептала что-то диджею, и вскоре их уже манила юность. «Дикки из Биллерики». Вспомнились дни, проведенные в комнате Салли за разучиванием танцевальных движений под композиции Иэна Дьюри (еще до того, как они стали готами и вовсе прекратили двигаться, подпирая темные стены в темных залах). Мышечная память поразительна. Молодые крутышки, фанатки Салли Пи, отошли в сторонку, с удовольствием глядя на ветеранов и обрывки танцевальных па. Эмма не могла даже вспомнить, когда танцевала в последний раз. Тем более так. Она сбросила годы, точно змея – кожу. Исчезли возраст и консервативность – она снова была собой. Они с Салли, как дурочки, отплясывали песню за песней, двигаясь со всем восторгом семнадцати лет и всеми ограничениями – сорока семи.

А потом Эмма заметила его. Он стоял у бара и наблюдал за ней. На удивление уверенная, вернувшая себе себя, она бросила танцевать и пошла здороваться. Потная, сияющая, счастливая.

– Привет, мистер Томпсон!

– Хороший танец! – ответил он, целуя ее в обе щеки.

– А я думаю, когда же ты придешь…

– Ты одна?

Она кивнула.

– А ты? С женой?

– Бывшей. Да… – Он кивнул в сторону девиц на танцполе.

Ну конечно, именно на такой женщине он и должен был жениться; в конце концов, это же Даги Томпсон.

Эмма чувствовала себя фантастически пьяной и дерзкой.

– Спасибо, что дал Салли мой номер. Так здорово!