– Потрясти вас – погремушка выйдет! – замечает Скрипуха, невольно помогая мне в моей шалости.

– Брысь отсюда! – отмахиваюсь я.

Доктор Р. наклоняется застегнуть молнию на сумке, и из-под профессиональной экипировки приглушенных оттенков неожиданно выглядывает неоновый спортивный лифчик. Не представляю ее на стадионе или с собакой на лысом газоне северного Лондона – она совсем не производит впечатление человека активного. Подозреваю, что носит эту сбрую дома. Сидит на диване, трескает шоколад и надеется похудеть при помощи диффузии спортивности через мембрану ткани.

Ждем, пока Скрипуха прошаркает вон.

– Спасибо, миссис Ибрахим, – произносит доктор Р.

Скрипуха кивает и, выходя, сверкает акульей улыбкой.

– Чудесного вам дня, миссис Ибрахим, – добавляю я и смотрю, как она исчезает в веселом сиянии солнечно-желтых стен.

Поворачиваюсь к доктору Р., у которой на коленях лежит папка. Неоновая бретелька надежно спрятана.

– В ваших записях сказано, что меньше чем через месяц вы вернулись к доктору Рис-Эванс за новым рецептом на лоразепам.

– Вернулась-вернулась. И подзаправилась валиумом, который раздобыла кое-где еще. Но знаете что? Полное разжижение мозгов произошло, когда начала горстями глотать клоназепам у вас в Милтон-хаус.

– Где вы доставали валиум?

– У мамаши из школы.

– Она официальный дилер?

– Дилер. Прямо как вы, только без диплома. И машина получше, конечно.

Мои слова вызывают у нее улыбку, и это приятно.

– Расскажите, что произошло на Празднике урожая.

Вздыхаю.

– Вы, дилеры, сами-то свой товар пробуете? Когда-нибудь заглатывали лишний валиум, доктор Франкенштейн? А диазепам? Лоразепам? Питерпэм?

Замечаю в ее пьяненьких глазах какой-то отблеск. Краснеет. Совсем не умеет врать.

– А, значит, пробовали!

Искренне удивляюсь. Такие, как она, правят миром. Ходят в пристойной одежде без выкрутасов, ведут аккуратное никчемное существование, где всё на своем месте, разложено по коробочкам. У них не бывает срывов.

– Однако вы меня интригуете. Серьезно! – обезьянничая, скрещиваю ноги и подаюсь вперед. Ни с того ни с сего накатывает веселье. – Лоразепам – полный улет, да? Такого чудного вымачивания мозга я больше не ощущала, зато впадала в истерики и часто вырубалась. Помню, играли вечером с детьми в «Скрэббл». Я хотела компенсировать им весь этот хаос, подражала дому Уолтонов. «Спокойной ночи, Джон Бой!» (Интересно, Джон Бой сидел в «Снэпчате»? А миссис Уолтон баловалась крэком?) Энни составила слово «анус», заявив, что это такая рыба, и я засмеялась и не могла остановиться. Ударилась головой о каминную полку и захрапела, уткнувшись в красный квадрат. А вы зачем их принимали? Вы же такая страшно нормальная! Или утомились спасать мир?

Я жуткая злюка. Причем доктор Р. мне нравится. Хотелось бы прогуляться вместе, зайти куда-нибудь, выпить чаю с пирожным, играть другие роли, не те, что предназначены нам в этой комнате.

– Тревожность уменьшилась?

– Как сказать… Скоро, чтобы добиться прежнего эффекта, миллиграмма уже не хватало; я отрикошетила к еще большему стрессу и горстями глотала таблетки, чтобы чувствовать себя просто нормально. Они стопроцентно вызывают привыкание, о чем эта помешанная на знаменитостях сучка-врачиха забыла сказать, влияют на всю нервную систему; тело утрачивает собственную способность успокаиваться. Вы, надо полагать, знакомы с законодательством, регулирующим применение препаратов. Там сказано, что нельзя принимать бензодиазепины дольше месяца. И только в случае острой тревожности. И как, скажите на милость, определить, острая она или нет?

– Расскажите про Праздник урожая, Конни.

Она как собака с костью. Держу пари, доводит Душку Сая до полного бешенства. «Вынеси мусор». – «Сейчас». – «Вынеси мусор!» – «Сейчас!!!»

– А может, вы расскажете, что поставило на колени вас?

– Мы здесь говорим о вас. Давайте, помогите мне.

– Нет, это вы мне помогите! Попросите Карла привезти Джоша и Энни.

Ее голова склонена набок, руки скрещены, лоб наморщен. Устала, запросто может встать и уйти. Я этого не хочу. Смотрю в окно. На небе что-то заваривается. Лондон, точно подушкой, накрыло удушающей белой промозглостью. Она проникает повсюду, я чувствую, как она просачивается сквозь стекло. Стена удушающей прохлады прямо рядом с нами.

– Смотрите! Кажется, снег!

Встаю. Она оборачивается, и мы обе глядим в окно. Правда! Снег! До чего красиво! Беззвучно кружат большие толстые снежинки. Мы, как дети, широко раскрываем глаза от удивления – больше не психиатр и пациент, просто два человека, которые смотрят, как падает снег.

Когда опять садимся, атмосфера меняется. Снег меня смягчил. Не знаю, почему я такая злюка. Порой чувствую себя здесь совсем без корня и жутко боюсь.

– Вы должны понять контекст того дня.

– Хорошо, – отвечает доктор Р. (Иногда она нежная, как мать. До смерти хочется положить ей голову на колени и заснуть.) – Поясните контекст.

Делаю паузу и вспоминаю.

– Сейчас мне нужны таблетки, чтобы чувствовать себя нормально. В «Википедии» сказано, что один миллиграмм лоразепама равняется десяти миллиграммам валиума, а я в день иногда глотаю три или четыре. Подумайте: я настоящий нарик, и все законно!

– Ваш врач знал о количестве, которое вы принимали?

– Мой врач нюхает кокаин в детском туалете на Рождественской ярмарке.

– Вы кому-нибудь говорили?

– Родителям – нет. Они же поклонники цветочных эликсиров Эдварда Баха. В детстве я поранила голень, так мама уложила меня в постель и смазала ногу арникой.

– А Карл? Он знал?

– Карл сам ярый сторонник запрещенных препаратов, он был только за. К тому же, подозреваю, он предпочитал видеть меня одуревшей, менее желчной и бдительной. Видите ли, мои фарфоровые края стали мягкими и пушистыми, как вата, чтобы смягчать жизненные тычки.

– И как обстояло дело с тычками? Какие у вас с ним были отношения?

Вздыхаю и вытягиваю тонкие, как спички, ноги. На мне белые легинсы и белые носки, ноги похожи на ватные палочки. Я сделалась совсем нелепой.

– Полностью простила их с Несс. Не из соображений альтруизма, а просто потому, что не видела иного выхода. Только так можно было продолжать жить в нормальном режиме. Я хотела, чтобы дети чувствовали себя уверенно, хотела убедить Джоша, что у нас с Карлом всё в порядке. Я перестала изводить Несс – она облажалась и понимала это, но жизнь вернулась на круги своя. Пожалуй, прощение сделало связь между нами даже более глубокой. Несс с девчонками, как обычно, пропадала у нас целыми днями. Хотя… – Меня неожиданно осеняет. – Между нами говоря, приятно было бы увидеть с их стороны чуточку больше раскаяния, не помешало бы интенсивное сокрушение или на худой конец искреннее признание моего феерического великодушия…

Доктор Р. улыбается и кивает. Люблю вызывать у нее улыбку.

– Увы, теперь, получив отпущение грехов, они смеялись и шалили, совершенно глухие к причиненной боли. И потому я в одиночестве зализывала раны сахарным налоразепаменным язычком…

– Достойно восхищения, Конни. Вы молодец!

Я сбиваюсь. Из-за ее сочувствия горло сжимает, как будто меня душат маленькие ручонки. Выступают слезы. Я не хочу плакать. Боюсь, что, если заплачу, не смогу остановиться.

– Дело в том, что я их любила. И, простив, по-прежнему сохранила в своей жизни. Я их не потеряла.

– Понимаю.

– Так вот, Праздник урожая, – спохватываюсь я. – Я проснулась с ужасной болью. Месячные. Знаете, кошмарные, нерегулярные, совершенно убойные. Чувствовала себя зомби, и лило как из крана. Я изгадила простыни, ковер. Текло по ногам. После тридцати пяти лет месячных каждый раз искренне удивляюсь. Поймите… может, и понимаете: даже такой естественный процесс требовал принятия сложных решений – например, в каком порядке браться за дела. А «лекарства» здорово меня отупляли. Я была очень довольна тем, как справлялась: прокладка, стиралка, средство для чистки ковров, ибупрофен, грелка с горячей водой в высокие трусы…