PS. Папа сейчас сказал нам с Джошем что мы должны чтить память о бабушке и спросил, что мы последнее о ней помним. Мое последнее было в понедельник когда я позвонила ей сказать с днем рождения а она забыла про меня и начала разговаривать с дедой, понесла меня на кухню заварила чай съела печенье пошла в туалет и писала там как лошадь. Я буду чтить память.

Эмма посмотрела в окно. Потом – на подстреленную женщину-птицу на кровати. Тонкая, как прутик, израненная рука покоилась на простыне, безжизненная розовая ладонь развернута вверх, к миру.

Эмма потянулась и крепко сжала ее холодные пальцы. Конни моргнула.

– Конни, Конни, – прошептала Эмма, – мне так жаль, что вы потеряли свою замечательную маму…

Конни медленно, тяжело прикрыла и снова открыла веки. Эмма расценила это как проблеск надежды. Только надежды на что? Как Конни собрать воедино осколки жизни? У нее никого не осталось. Вот она, правда. Психическое заболевание изолирует, наводит ужас на окружающих, делает из Конни чудовище. Как выжить в такой изоляции?

Хотелось уйти.

– Я сейчас пойду, вы отдыхайте… – произнесла Эмма, снова пожимая ей пальцы. – А завтра вернусь.

Ей показалось, что Конни легонько потянула ее за руку, и этого было достаточно, чтобы она остановилась.

– Посижу еще немного, если хотите.

В комнату доносились слабые больничные звуки: хлопанье дверей, скрип обуви, трезвон телефона. Едва слышно жужжала лампа, чего раньше Эмма не замечала. Сквозь противоударное стекло не проникало ни звука. Она стала слушать собственное дыхание и неожиданно поймала нужное ощущение, вышла за пределы собственного я, страх исчез, появилась свобода. Казалось, что это чувство на самом деле всегда с ней, надо лишь его найти. Однако в нахлынувшей на мгновение радости она стала наблюдать за собой со стороны, и ощущение немедленно исчезло. Эмма вновь открыла глаза, взглянула на Конни и вернулась к дневнику, листая страницы и пробегая глазами веселые похождения Энни Мортенсен. Все это время она была так сосредоточена на Конни, что перестала видеть Энни как личность. Теперь же искала на страницах эпизоды, где упоминалась «мама».

Май 10

Мама весь день ходила в пижаме и чесно говоря она ваняет. Она не пользуется беодорантом не расчесывается и не красит губы. Ее голос странный пристранный, такой тихий что я не слышу. Как будто она не моя мама. Когда я спрашиваю что случилось она качает головой. Мне не нравится когда она такая. Моя мама не такая. Она УЖАСНО грубит папе что бы он не сделал и не разрешает ему спать в кравати. Он спит на диване это нечесно кровать наполовину его. Вчера вечером она его обзывала. Сказала что больше его не уважает НИ КАПЛИ НИ КАПЛИ НИ КАПЛИ. Я встала с постели чтобы подглядеть в щелочку. она плакала и била папу кулаками и он не давал сдачи а потом она вдруг упала на пол и он ее поднял и понес как куклу в кровать. Я ее боюсь. А он так старается приносит ей чай и ужин. Самое ужасное она кое что не знает а я знаю. Папа готовит ей СЮРПРИЗ на день рождения!!!!!!!!!!! Месяц назад мы с Полли пообещали ему держать язык за зубами потому что мы наткнулись на них с Несс в холидей инн. Они сидели в баре и он хотел спрятаться от нас за пальмой. Смешно потому что мы хотели спрятаться от них чтобы в отеле не знали кто наши родители. А потом папа притворился что не прячется и ему пришлось сказать нам про сюрприз. Он даже не спросил что мы там делаем (мы открыли бизнес, продавали бутылочки виски бродягам на станции за 50 пенсов). Я очень жду праздника. Я сказала надо чтобы все плавали в бассейне. Я обажаю сюрпризы но я обещала не проболтаться. Надеюсь что смогу. Чесно говоря она не заслужила никакого праздника.

Май 12-е

После школы мама забрала меня из цирковой студии и мы пошли домой пешком. Полли и Несс побежали нас догонять и Несс взяла маму за руку но мама отпрыгнула и сказала ей что-то противным шипящим голосом, дернула меня за собой и пошла очень быстро. Несс чуть не заплакала и хотела бежать за нами. Я ДУМАЛА КТО КТО А ТЫ ПОЙМЕШЬ! А мама вдруг остановилась и не поворачиваясь начала смеяться как будто вовсе не смеялась. Я спросила что поймешь? Но мама сказала это взростлый разговор. По моиму она не очень взростлая сама. Чесно на месте Несс я бы отменила сюрприз (надеюсь она не отменит. мы с Полли принесем купальники и круги даже если без басейна). А потом она не пустила меня играть с Полли. Вонючая какашка. Нинавижу.

Эмма опустила дневник. Подошла к окну, глядя на солнечный денек.

– Провались все пропадом! – произнесла она решительно и повернулась к Конни. – Пойдемте-ка отсюда!

Вышла и вернулась в сопровождении медбрата, с коляской и одеялами. Конни посадили в кресло. Несмотря на довольно большой рост, она ничего не весила, словно ребенок. Эмма разглядела шрамы у нее на груди – мозаика ожогов на бледной землистой коже. Медбрат надел ей носки. Конни не сопротивлялась. Эмма укутала ее в одеяла и покатила из комнаты.

Сад был ухоженный, трава скошена, кустарник подстрижен. Ничего особенно нарядного, без клумб, но все равно приятно. К старой стене и огромным деревьям, где протекал ручей, вела дорожка. На улице Конни смотрелась по-другому, еще несчастнее, точно неуклюжий птенец, выпавший из гнезда. От холодного воздуха нос и щеки раскраснелись, пучки волос горели на солнце темной медью. Эмма достала из сумки шерстяную шапочку и надела на Конни. В центре сада стояла скамейка. Эмма поставила коляску на тормоз и села. Оглянулась на больничное крыло, его уродливую безликость, электронные двери, странные башенки. Развернула коляску, чтобы Конни хоть на мгновение забыла, где находится. И наверное, помогло, потому что очень скоро та, не открывая глаз, изогнулась и подставила лицо солнцу. Красивое лицо, благородное.

Эмма вытащила сигареты и зажигалку – вчерашняя Конни непременно это прокомментировала бы. Она скучала по той Конни, по ее колким замечаниям и пронзительному стремлению в прозе дней докопаться до сути.

– Сигарета на улице – приятно и парадоксально, – произнесла Эмма, не ожидая и не получая ответа.

Она закурила и убрала пачку в карман. Проверила телефон. Сообщение от Сая: «Увидимся после оркестра. Целую».

О чем это он? Сегодня концерт? Залезла в календарь. Нет, еще две недели. Вывод напрашивался только один: сообщение предназначалось не ей. Она перечитала его и долго глядела на последнее слово. Он никогда так не писал. Если адресовано не ей, то кому? Кому в оркестре он шлет поцелуи? Эмма подняла лицо к холодному голубому небу. Снова посмотрела на экран.

«Вряд ли», – написала в ответ и стерла. Потом набрала: «Это ты мне?» Снова стерла. Спрятала телефон. Она чересчур подозрительна, приписывает ему собственные мысли. Только потому, что она во время секса думала о другом мужчине, не значит, что муж ей изменяет. Эмма сделала глубокую затяжку, на секунду скрестила ноги и повернулась к Конни.

– Конечно, не сегодня, Кон, но вам придется со мной разговаривать. Только так я смогу помочь.

В кустах справа шумно щебетали. Эмма пригляделась. Маленькие птички латали гнездо. Подлетела отважная не по сезону пчела, интересуясь одеялом Конни. Эмма ее смахнула.

– Хорошо, буду говорить я, вы можете просто слушать. Во-первых, я хочу, чтобы вы знали: неудивительно, что вы не справились, когда умерла ваша мама. Одна, без близких людей, без опоры… У вас было горе, Конни. Тройное горе…

В ответ по-прежнему тишина. Эмма сосредоточилась на хлопотливых птичках в кустарнике.

– Я знаю, что такое горе, Кон… – произнесла она едва слышно. – И что такое ненависть к себе.

Одна из птиц спорхнула на траву и, повернув головку, смотрела на Эмму.

– Но мы из прочного материала.

Она неторопливо затянулась, медленно выпустила дым и замолчала. Обе застыли, как изваяния. Время сессии подходило к концу.