— Нет…, - он замешкался, не зная, как выразить словами то, что творилось у него на душе, и решился. — Скорее, где-то внутри. Голову от воспоминаний распирает, и все они перед глазами стоят.

— Кстати, как твоя голова, высохла? — она опустилась рядом с ним на колени и провела рукой по волосам. — Они у тебя такие гладкие, как шелк. Прикасаться к ним одно удовольствие…

Он застонал и уткнулся лицом ей в колени:

— Ты бы видела косы моей сестры…

Гайя гладила его голову, перебирала густые волосы, в которых были перемешаны светлые и темные соломенные пряди, провела рукой по покрытому черной вязью татуировки плечу:

— Спи. Набирайся сил.

Надсмотрщик так внезапно появился, что она невольно заслонилась рукой от тусклого света масляного светильника. Тот несколько раз провел лампой над головой, разглядывая каждый уголок камеры, почти целиком занятой огромным телом распростертого на чистой соломе Рагнара. Северянин спал, положив голову на колени рыжей девки, которую надсмотрщику поручили найти и препроводить в камеру к наглому новичку-легионеру. Откровенно говоря, надсмотрщик Тит, человек свободный, семейный, пекущийся о стабильном куске честного хлеба, был рад, что такая головная боль от него уйдет — надоело уже по ночам отгонять желающих завернуть в камеру Гайи. И на двор не пускать их нельзя — предлог-то выползти из своего закутка всегда благой. И ее решеткой закрыть тоже: неоправданные строгости могли привести и к бунту, когда достаточно одного неосторожного слова, замечания — и вспыхивают искры в бесшабашных головах людей, которым и терять нечего.

— А ты что тут делаешь? — тихо, чтобы не собирать весь бесконечно длинный коридор, спросил Тит.

Она не нашлась, что сказать, лишь приложила палец к губам — испугалась, что Рагнар проснется и все ее усилия сойдут на нет. Ей с таким трудом удалось его успокоить и заставить заснуть… Надсмотрщик кивнул и сделал ей знак подняться и следовать за ним. Гайя безропотно повиновалась, осторожно переложив голову Рагнара с колен на предварительно расправленный на соломе плащ.

Она поднялась на ноги — и столкнулась глазами с еще одним взглядом. Бледный как полотно Марс шагнул ей навстречу из темноты — он все это время стоял за спиной надсмотрщика, решив сходить за Гайей вместе с ним. Собственно, и инициатива-то исходила в основном от Тита — не найдя девушку в ее камере после отбоя, он всполошился, но здраво предположил, что приказ ланисты мог выполнить и дежурный наставник перед уходом. Поэтому счел за благо заглянуть к Марсу, чтобы зря не поднимать шум по поводу исчезновения ценной пленницы. По тому, как вскочил на ноги Марс, как засверкали его глаза, Тит понял, что даже если рыжая и сбежала, то уж этот ее найдет даже в жерле Везувия. И они вместе отправились ее искать, ненавязчиво заглядывая во все помещения лудуса — и напали на след в первом же месте, куда зашли. Ренита абсолютно без тени недоумения сказала, что да, заходила Гайя, и она сделала ей массаж, после отпустила вовсвояси. И припомнила, что приходила-то девушка не за массажем, а приводила на перевязку раненного в сегодняшних играх великана с зелеными глазами.

— Гайя, он тебе нравится? — с тихим стоном выдохнул Марс в ее ухо, ощущая на губах нежные кудряшки ее волос.

— Да, — ответила она спокойно, и это было правдой. — Он же и твой товарищ. А ты в друзьях не ошибаешься. И воин он великолепный.

Кровь ударила Марсу в голову — он решил, что она издевается над ним. Воспользовавшись тем, что Тит со светильником уже давно покинул их, уйдя дальше на обход погруженного в сон лудуса, он резко развернул ее за плечи, прижав к стене коридора и прижался к ее губам. Она опешила и расслабилась на мгновение в его сильных руках, не ожидая такого напора ярости, а он раздвинул языком ее мягкие, пахнущие мятой губы, и полностью соприкоснулся с ними, нащупал ее нежный гибкий язычок во рту… Его мысли плавились, руки ослабили хватку, тугая горячая волна затопила грудь, лишая сил — и она отпрянула:

— Марс, что на тебя нашло?!

Он молча ввел ее в свою, а теперь их совместную камеру. Еще раз взглянул на нее совсем больными глазами, покачал головой и ушел.

Гайя бессильно опустилась на солому. Она тоже, несмотря на действенную помощь Рениты, здорово устала. Все же бой есть бой, и победа досталась ей нелегко даже если не говорить о том, что и выжила-то сегодня благодаря Рагнару. Девушка не могла понять, что именно так взбесило Марса и почему он вдруг решил таким странным образом продолжить игру во влюбленную парочку — их же никто не видел. «Потренироваться решил», — уже засыпая, подумала она и зарылась в солому.

Марс брел по ночному лудусу, постепенно приходя в себя от ночной прохлады. За стенами продолжал жить своей жизнью не засыпающий ни на час Вечный город.

По указанию Гая Юлия Цезаря, оставленному в силе его наследником Октавианом, днем запрещалось проезжать всем повозкам, кроме имеющим особое разрешение — например, когда везли гладиаторов на выступление. И то, чаще старались гнать пешком — чтобы зрители, а в особенности зрительницы, могли оценить этих красавцев вблизи. Многие парни, понимая, что терять нечего, выходили в такое путешествие — часто в один конец — в одних сублигакулюмах, которые затем сдергивали при виде собравшихся вдоль улицы женщин. И еще и подзадоривали их: «Обними меня, пока смерть не обняла!»

Беспрепятственно по городу проезжали в любое время только непорочные весталки на колесницах, вигилы, спешащие на пожар, и мусорщики. А строительные материалы возили по ночам. И тяжелые повозки, с трудом влекомые четверками волов, везли в город мраморные блоки и колонны, выточенные на дальних каменоломнях или вовсе привезенные кораблями издали. Окованные железной полосой огромные колеса грохотали по булыжнику мостовой, и оставалось удивляться, как вообще могут спать люди по ночам.

Перекликались патрули урбанариев, вылавливающих на ночных улицах воришек и хулиганов, и вигилов, отслеживающих, чтобы не жгли огня почем зря.

Марс остановился, вдыхая воздух, пропитанный запахами жареной рыбы и гнили Тибра. Он уже успокоился — если Гайя сделала свой выбор, влюбившись в Рагнара, то он сейчас уже был готов принять это. В конце концов, не удивительно — его она знала давно и помнила сопливым капризным юнцом, а он вот он, огромный и гордый красавец… Марс тяжело вздохнул — он любил Гайю давно и безумно, но осознал окончательно только теперь. И боялся ее потерять. Он в ночных мечтах часто думал о ней — и видел ее рядом с собой в оранжевой фате, произносящей слова свадебного обряда: «Ты мой Кай, а твоя Кая». Кая… Гайя… Невеста… Невеста смерти… Она убивала легко и безжалостно — не наслаждаясь победой, не получая удовольствия от того, что забрала чужую жизнь. Просто потому, что так надо было… И он любил ее всякую — и яростно сражающуюся, и умеющую наслаждаться вкусной едой, и нежно склоняющуюся к раненому… Даже если это его друг, а не он сам.

Он прислушался — похоже, не спалось не только ему.

Хрипловатый голос, как будто с трудом ворочающий слова во рту — он узнал мрачного, темнолицего оружейника, никогда не смотревшего в глаза своим собеседникам:

— Отчего же нельзя? Можно. И подпилить зубцы. И древко подращепить. Можно и то, и другое одновременно. Или сеть гнилую дать.

— Сеть? Но это не самое главное оружие. Надо так, чтоб наверняка. Кто вообще мог предположить, что этот молокосос окажется таким бодрым? И ни одной царапины ведь у паршивца.

— Да какая разница. Ну ранили б его. Проморгался бы. И сейчас, если не насмерть, отлежится и встанет. По нему видно, что живучий.

— Нет, тут можно попросить эту мышь, чтобы подписала, что безнадежен, лечить дороже, чем купить нового. За него ж тем более и не платили, он по приговору. Так что убыток небольшой.

— А если она не согласится? Сам знаешь, с ее характером на кривой козе не подъехать. Непромешанная баба.

— Да согласится. Ей же легче. Одну подпись или декаду бессонных ночей?