— Не надо меня укладывать, — устало и бесцветно проговорил Волк, и Дарий понял по его голосу, что за этим сейчас последует буря.

— Как это не надо? — возмутилась Ренита. — Я врач и лучше знаю, кому лежать, а кому ходить. В том числе кому ходить на фуллонову чашу. Подумаешь, гордый какой. Я что, впервые вижу мужчину на горшке?

— Почтеннейшая Ренита… — простонал Волк, понимая, что их разговор уже стал достоянием Марса и Дария, чьи голоса он узнал, а также всех тех, кто там еще с ними подошел к госпиталю.

— Я почти тридцать лет Ренита! А это фуллонова чаша.

— Так, — положил конец спору Марс, зайдя в палатку один, оставив свою добычу под охраной Дария. — Ренита, что именно тебе передал Квинт?

Женщина обернулась к нему, полыхая неожиданно глубоким гневом в своих коричневатых, обычно невыразительных глазах, подбоченилась, удерживая при этом полотенце в левой руке:

— Да все! Вот паук похотливый! Ну уж я ему помогу… Давайте его в соседнюю палатку на стол.

— Раздеть? — с готовностью предложил Марс.

— Да я сама могу.

— А мы с него доспехи поснимаем, да тунику грязную. Его ж Гайя в пыли как следует вываляла, весь двор храма им протерла, они ж должны теперь сандаловым маслом там побрызгать, раз уж вычищено лично трибуном спекулаториев.

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась Ренита. — Так Волк, мне надо идти, и я хочу удостовериться, что ты лежишь уютно и тепло в гнездышке. И все же отдал дань фуллону.

— Ренита, — ужаснулся Марс выражению глаз Волка и мысленно ругнул Кэмиллуса, который увел куда-то Гайю, а справиться с ситуацией могла только она. Но тут же осек свои мысли — он же сам обрадовался, когда Кэм увлек девушку за собой из храма прочь, и она не видела расправы, которую они с ребтами учинили над ее обидчиком. Он был готов и правда разнести его на мелкие клочки, как жрицы разбирают цветки троянды на лепестки, чтобы усыпать ими подножия статуй богов и героев. Но поразмыслил — и взял себя в руки. Все же поединок или просто драка — для мужчины в общем-то привычное явление. А вот то, что может сотворить Ренита с объективно нуждающимся в ее помощи человеком, ему и самому было представить страшно. А уж уловив край ее спора с Волком, и вовсе убедился, что был полностью прав.

Марс удержал пытавшуюся разойтись с ним в узком проходе между койками врача, прикрывающую рукой живот:

— Ренита, а Волку действительно надо лежать, не вставая?

— Не совсем. Я поднимаю его, мы делаем лечебную гимнастику, ту, которую разработали еще греческие врачи.

— А ванны? Помнится, ты Гайю каждый день в ванне с травами держала, а после массировала.

— Ванны? Ему очень надо! Массажи я делаю. А вот ванна, — она задумчиво покачала головой и добавила с обидой. — Хотела отвезти к целебным источникам за городом, горячим. А он отказался!

— Что, не смог сеть на коня? — Марс нарочно изобразил незнание о предыдущей ссоре Рениты со своим непокорным пациентом.

— На коня?! Не дам! Рухнет на дорогу. А вот в повозку он сам не полез.

— А на колеснице?

— Я не умею водить колесницы, — обиженно буркнула Ренита.

— Мы-то все умеем, — примирительно провел по ее руке Марс. — Главное. Понять, можно ли ему постоять полчаса? Я его же и придержать могу.

— Может. Если ты еще и подстрахуешь, — пожала плечами Ренита. — Идея хорошая.

— Прекрасно. Тогда я его сейчас к себе и заберу. Мою ванну и бассейн ты видела.

Она притихла на мгновение и улыбнулась:

— Разумно. У тебя хорошие условия. И не будет этого ужасного спора утром и вечером из-за горшка… Понимаешь, он же удирает и плетется сам в уборную. А если свалится в яму?

— Все, Ренита, давай не будем нагнетать страсти. Разрешаешь забрать пациента? Я ж тебе привез нового больного!

— Разрешаю. — выдохнула она. — Волку и правда здесь неуютно, а это скажется и на результатах лечения. Ты мне разрешишь приезжать делать ему массаж?

— Естественно.

Волк ответил ему благодарным взглядом, и вскоре они покинули лагерь.

А Ренита зашла в палатку, где ее дожидался пациент, почему-то абсолютно мокрый и подрагивающий от холода. Возле входа в палатку прохаживался Дарий:

— Ренита, я его даже помыл.

— Сам? Ну хоть мне бы сказал, я б простыню дала завернуться. Простудится же.

— Середина лета. Это раз. А два, отряхнется как собака. Тявкать умеет, пусть и отряхивается.

— Помыл? — прокряхтел впервые подавший голос бедолага. — Да он меня сунул в поилку конскую. И прополаскал, словно тряпку.

— А ты кто же? — невозмутимо поинтересовался Дарий и уже более тепло, с подчеркнутой почтительностью добавил для Рениты, но так, чтобы слышал и офицер. — Почтеннейший врач, вручаю тебе нашего драгоценного гостя. Надеюсь. Он теперь в надежных и милосердных руках. И сможет убедиться, что спекулатории не мстят слабоумным. И никому не мстят. Гайя ему показала в честном поединке, что у нас тут офицеры служат, а не квадрантарии. Но у нее самоконтроль лучше, она ни одной царапины не нанесла. А мы все погорячились немного, но теперь исправляем ошибки гостеприимством. Наслаждайся, наш новый друг!

И Дарий ушел, оставив Рениту наедине с незнакомцем, осторожно ощупывающим пальцами свой распухший нос и посиневшую челюсть.

— На что жалуемся? — поинтересовалась она, бесцеремонно срезая с пострадавшего сублигакулюм и оставляя его совершенно обнаженным.

— А так не видно? — скривился в попытке усмехнуться мужчина.

— Нос сломанный я отлично вижу, — заверила его Ренита. — Но может, душа болит? Язык, гадостями натертый? Совесть печенку грызет?

Мужчина насупился, догадавшись, что влип окончательно: мало того, что врач оказался беременной и довольно невзрачной женщиной, так еще и по ее первым же словам и по тому, как она с кем-то ругалась в палатке, он понял, что решительностью она не отстала от своих боевых товарищей. Когда она сдергивала с него сублигакулюм, он пытался протестовать — мог же снять и сам, руки в порядке, разве что сбиты слегка, а мог бы и остаться в мокром, но все же прикрывающем интимные места. Но врач резко отстранила его руки:

— Пришел лечиться, так лечись. Ты мой пациент. А я за пациентами ухаживаю тщательно и заботливо.

Ренита вправила сломанный нос, внимательно осмотрела все его ссадины и взялась за небольшой сосуд с едко запахшим, как только она вытащила пробку, снадобьем. Он с безразличием наблюдал, как она отлила немного на клочок чистого полотна, и поднесла к его лицу — боли от жгучего лекарства он не боялся. Но вот когда она закончила обрабатывать его повреждения и отбросила ткань в ведро, он с ужасом увидел, что кончики пальцев врача, которыми она держала пропитанную снадобьем ткань, стали коричнево-зелеными, и этот цвет был очень насыщенным, ярким, заметно выделясь на фоне ее далеко не белоснежной кожи рук.

Он не успел спросить у нее, выглядит ли его лицо так же, как ее пальцы, как она проворно выхватила из корзины еще один кусок полотна, надорвала его с двух сторон и, получив какое-то подобие самой обычной пращи, накрыла середкой его нос, укутанный предварительно слоем мази, а концы связала где-то у него на затылке и макушке.

Ренита отступила на шаг, полюбовалась свеженаложенной повязкой, закрывшей пострадавший нос ее пациента, а затем взяла еще одну полотняную ленту, пошире и подлиннее. Она бережно нанесла мазь на припухшую синюю челюсть там, где ее коснулся кулак Гайи, проложила салфетку и подвязала челюсть, заботливо расправив складки ткани.

— Вот, — заключила она с радостным вздохом. — Помощь тебе я оказала всю, в которой ты нуждался. Свободен.

— Как? — вытаращился на нее офицер, осознавая, что его грязную тунику куда-то небрежно бросил под ноги коням у поилки тот молодой старший центурион с серыми жесткими глазами, а врач только что срезала и выбросила в помойное ведро сублигакулюм. Он провел руками по голове, наткнувшись на повязки и понимая, что выглядит в них совсем не так, как должен выглядеть раненый воин. — И что мне теперь делать?!