— В порядке, — ответил Кэм, пожимая плечо друга. — Иди, отсыпайся. Юлии привет.

Рагнар не заставил себя долго упрашивать — он и правда устал, и боялся не за себя, а за охраняемое лицо: усталый телохранитель может пропустить врага слишком близко.

Кэм вздохнул с облегчением, проводив его взглядом, и зашел в таблиний. Ему много сил стоило переломить себя и начать называть Марциала дядей — наедине, но все же. Он предпочел поприветствовать его обычным воинским приветствием, но старик заулыбался и распахнул руки ему навстречу:

— Мальчик мой! Как же радуется мое сердце, когда я вижу тебя!

— Дядя, — с трудом вымолвил Кэм, опускаясь на одно колено рядом с его креслом, чтобы глаза были в глаза.

— Ты помнишь свою мать?

— Очень хорошо помню, — кивнул Кэмиллус. — Иногда мне кажется, что ей там даже лучше. Ей не пришлось провожать меня в один конец. И ей не пришлось увидеть меня таким.

— Марциала любила бы тебя в любом виде, — мягко произнес сенатор, поглаживая совершенно седые волосы своего в общем-то молодого еще племянника. — Но все чаще я начинаю думать, как ты. Мы живем в слишком страшное время. И что-то просвета впереди нет.

— Есть, — убежденно ответил Кэм. — А иначе зачем была бы наша когорта?

— Ты все такой же честный и верный, мой мальчик, каким и был в пятнадцать лет, когда я впервые тебя увидел. Я в тебе не ошибся. Жизнь не сломала тебя.

Жизнь дворца, казалось, не затихала ни на один час — и Гайе оставалось удивляться, где берет силы Октавиан. Ему было тридцать с небольшим, он сумел покорить Египет и большинство своих врагов, а его супруга Ливия достойно несла свою высокую миссию. Единственным недостатком Октавиана была привычка читать речи с листа, а не декламировать их наизусть, как это делали все, начиная с древнегреческих ораторов, но Гайю эта привычка императора волновала только в одном — чтобы никто не смог похитить записи Октавиана. Поэтому таблиний императора охраняли особенно — и там, в глубинах дворца, того крыла, которое занимал лично Октавиан, нес службу Волк и несколько его помощников.

Волка даже Гайя не знала очень хорошо, и тем больше было ее удивление, когда этот мрачный, неразговорчивый, к тому же немолодой, тридцатишестилетний, но очень крепкий и мощный, практически как тот же Рагнар, мужчина шагнул навстречу Кэму с искренней улыбкой и они заключили друг друга в объятия.

Гайя попыталась спросить осторожно у Кэма — откуда они хорошо знают друг друга с человеком, о котором даже она не знает ничего, включая имя. Но Кэм лишь покачал головой и промолвил:

— Мы же с ним с самого начала…

С начала чего, Гайя так и не поняла — познакомился ли Кэм с Волком у истоков когорты спекулаторум, или успел, судя по возрасту, Волк послужить в аналогичной разведке армии Марка Антония? А может, они вместе росли на улице? Гайе, как и всем остальным, оставалось только догадываться. Скорей всего, правду знал, префект. Но и он не распространялся — а Гайя и не спрашивала, понимая, что лишняя информация может повредить не только Волку, но и ей самой.

Гайя не могла понять, что именно ее насторожило сегодня — танцовщицы были такие же, как обычно, юные и гибкие, стелющиеся под заунывную египетскую музыку, немного тяжелую с точки зрения Гайи, предпочитавшей легкие греческие мелодии и более высокий темп движений.

Миновал час первого факела. И Октавиан, сославшись на головную боль и необходимость подготовиться, несмотря на усталость, к завтрашней речи в Сенате, покинул зал. Гайя знала, что Ливия достаточно редко присоединяется к нему во внутренних покоях — супруга императора покинула зал, но направилась в свое крыло. Все знали, что Ливия всеми силами стремиться уломать Октавиана назначить своим наследником и правопреемником ее старшего сына от первого брака — Клавдия Тиберия Нерона, хотя сам Октавиан предпочел бы младшего пасынка, Друза, раз уж боги не дали ему своих сыновей.

Гайя как бы невзначай поднялась со своего места и по возможности незаметно постаралась выскользнуть в тот переход, который вел в покои императора. Но все же, и она прекрасно знала это, несколько внимательных глаз проследили все ее движения. «Привет, новые сплетни!» — подумала она с усмешкой.

В галерее ее удивила тишина — она миновала исправно стоящий на входе в галерею караул преторианской гвардии, но дальше должны были быть ребята Волка, и их не оказалось. Гай ускорила шаг, радуясь, что сделанные на заказ сандалии были подбиты снизу мягкой кожей. Это намного сделало их дороже, зато по коридорам дворца они передвигались совершенно бесшумно.

Дорогу ей преградило лежащее тело — лицо было залито кровью, вылившейся из носа, ушей и даже глаз, но по всему остальному она узнала напарника Волка. Гайя на бегу наклонилась к его шее — пульса уже не было, и она рванула вперед.

Картина открывшаяся ей у двери в таблиниий Октавиана была уже просчитанная ею после того, как она поняла, какой смертью погиб парень, дежуривший в галерее. Поэтому, увидев застывшего с разведенными руками Волка, стоящего в небольшой приемной, куда выходили двустворчатые двери таблиния и находились несколько бюстов великих ораторов древности, установленных на невысокие постаменты-колонны так, чтобы глаза статуй находились на уровне глаз среднего человека, Гайя знала, что делать.

Она стремительно подбежала к мужчине, нащупала на его затылке воткнутую в основание черепа длинную и тонкую металлическую иглу, резко выдернула ее — и тяжелое, сразу обмякшее тело воина рухнуло к ее ногам. Зная, что все страшное позади и что все равно ответить на ее вопросы и вообще говорить Волк сейчас не в состоянии, она кинулась к дверям. Девушка уже не церемонилась. И просто распахнула их ударом ноги, выхватывая в это время нож с бедра.

Танцовщица была в таблинии, одна из тех, что только что извивались в зале или точно такая же — их было много, они менялись во время танца, то высыпали горохом, заполняя все свободное пространство, то оставляли одну, двух, трех исполнительниц. Это мелькание полуобнаженных смуглых тонких тел, золотых браслетов, легких шарфов, аромат благовоний и усыпляющий ритм барабанов в сочетании с взывающей флейтой смогли сбить с толку даже Гайю, если она пропустила момент, как женщина просочилась в покои. Но Гайя подумала. Что, возможно, именно этой танцовщицы вообще не было в зале — она изначально сумела прокрасться сюда, притаиться, а затем вывести из строя телохранителей тогда, когда император зашел в покои.

В тот момент, когда Гайя ворвалась в таблиний, египтянка обвила руками шею Октавиана, стараясь его поцеловать — именно так она и вогнала иглу в затылок Волка и его напарника.

Гайе оставалось недоумевать — как же Волк при его опыте сумел пропустить такую угрозу. Она сталкивалась с ним вблизи один раз — когда отдавала свой наруч, чтобы имитировать гибель в уличной драке. И у нее осталось сложное впечатление от этой мимолетной встречи — Волк явно знал и умел очень многое. И красив он был истинной римской красотой, в чем-то смахивая на ее несостоявшегося жениха Аполлинариса и того же префекта — тот же волевой подбородок с ямочкой, высокие твердые скулы, прямой нос с трепетными ноздрями, глубоко посаженные темные глаза под широкими бровями. Его взгляд был жестким и проницательным — но этим удивить кого-то в когорте спекулаториев было невозможно, тем более Гайю.

Октавиан не был склонен к вольному времяпрепровождению — поэтому был несказанно удивлен, обнаружив египетскую танцовщицу у себя в таблинии, куда как раз и удалился, чтобы не видеть их призывных и чувственных изгибов. Он попытался отстраниться от горячих объятий женщины, но почувствовал, как она обвивается вокруг него, как будто виноградная лоза о ствол дерева, сжимая его всем своим узким вертким и сильным телом. Ударить, отбросить на каменный пол хрупкую женщину он не мог себе позволить, и пытался мягко отстраниться от нее. Октавиан успел подумать, что провокация может заключаться и в этом — он оттолкнет, она нарочно покрепче ударится о мрамор, и наутро все будут знать, что он принимает по ноам танцовщиц и что он способен ударить невинную женщину, всего лищь желавшую наедине выразить ему свое восхищение богоподобным цезарем.