Кэм проследил глазами, что она запрыгнула в свою лектику, и «рабы»-нумидийцы рванули с места, тоже поняв, что с их командиром что-то не так.

Он вернулся к Рагнару:

— Все тихо?

— Пока да. Но сам же понимаешь…

— Мне надо срочно уехать. Гайю опоили.

— Чем?

Они переговаривались на родном наречии Рагнара, которым в совершенстве овладел в свое время и Кэм.

— Она сейчас похожа на мартовскую кошку.

— Как ты можешь, — дрогнул скулой Рагнар. — О ней и так?

— Не о ней. А о той дряни, которую ей подлили. Справиться с действием этого яда не под силу даже ей.

— И что будет?

— Смертельного ничего, если она не раскидает негров и управляющего и не вырвется на улицу искать приключений. Именно этого я и боюсь.

— Ладно управляющий. Но четыре воина-африканца?

— Думаешь, ей не под силу?

Рагнар сокруженно вздохнул:

— Да под силу… Тем более что ты говоришь, она опоена. Ничего же не соображает.

— Именно. И ломать ее в судорогах ближе к утру начнет.

— Давай, езжай к ней.

— А ты справишься?

— До твоего появления справлялся. Да и ребят наших много тут. Будем уезжать домой, возьму с собой конный разъезд.

Они попрощались, и Кэм незаметно исчез.

Он, забрав одного коня у ребят из внешнего кольца караулов, изо всех сил ринулся за Гайей, молясь, чтобы она не покинула стены дома.

Он взбежал по ступеням и ударил в дверь кольцом, сделанным в форме львиной морды. Управляющий, высунувшийся на стук, узнал его сразу и впустил без лишних вопросов, лишь проводив испуганными глазами. Кэм понял, что успел вовремя.

Кэм пробежал через атриум, натыкаясь на еще неприбранные рабынями то сброшенный венок, то небрежно свисающий с кушетки паллий, а у двери ее спальни нашел крошечную сандалию с ремешками красного цвета и слегка поднятой к пятке подошвой — изящные и очень дорогие, судя по качеству кожи. Вторая сандалия отыскалась по ту сторону осторожно приоткрытой им двери.

Она лежала, совершенно обнаженная, на кровати и слегка постанывала, изгибаясь всем телом, словно греющаяся на солнце пантера — гибкая и сильная. Он опустился рядом, провел рукой там, где проводила по своему телу она пальцами расслабленных кистей рук. Девушка застонала громче и вдруг обвилась кольцом своего тела вокруг его талии:

— Люби меня, Кэм…

— Ложись, моя милая. Сейчас, — он осторожно, так, как успокаивал ее на корабле раненую и бредящую, распрямил ее ставшее под его руками податливое тело.

И до утра Кэм лежал рядом с ней, успокаивая безумную боль страсти легкими ласками, больше похожими на массаж, а не на ответ на ее призыв. Она металась, выгибалась в судорогах — но Кэм не смел воспользоваться ее помрачением. Знал, что такого не простит и он сам себе, и она — она слишком гордая, чтобы жить после с таким унижением. И он не кривил душой, когда предупредил ее, что наутро она может кинуться от осознания бесчестья на свой меч, как это не так давно сделал Марк Антоний, зайдя в тупик со своими отношениями к Клеопатре.

Гайя смогла осознанно посмотреть на мир только к утру — все тело ломило, как после тяжелой рукопашной схватки, голова кружилась и раскалывалась. Она распрямилась на кровати и невольно застонала, тут же прикусив губы — рядом на подушке она увидела белоснежные волосы Кэма и его покрытое черными узорами плечо.

Девушка содрогнулась — неужели она снова была с ним? Она усилием воли заставила себя вспомнить все подробности вчерашнего вечера — Гайя помнила, что ей стало плохо, что она вроде захмелела, чего с ней никогда в жизни не случалось. Да и выпила она лишь несколько глотков сильно разбавленного вина. Гайя сосредоточилась на обрывочных воспоминаниях — она не могла припомнить особого привкуса у вина, как могло бы быть, если бы ее хотели отравить. А в том, что была отравлена. Она теперь и не сомневалась — чтобы вот так потерять контроль над собой, чтобы толком не помнить, как заявилась домой. И больше всего ей хотелось понять, каким образом здесь оказался Кэмиллус, полностью одетый — если то, как он выглядел при исполнении своих обязанностей варвара-телохранителя, можно было бы назвать одеждой с римской точки зрения. Гайя перевела взгляд на его обтягивающие штаны из хорошо выделанной кожи, перехваченные в талии широким ремнем с чеканными накладками и несколькими ножнами для ножей разного размера и назначения. Она заметила, что он все же разулся — и довольно высокие сапоги из мягкой кожи лежали рядом с кроватью вместе с ремнями, которые поддерживали их на щиколотках и голенях.

Гайя посмотрела на лицо Кэма — она не могла понять, спит он или нет, или просто лежит, уткнувшись лицом в подушку, слегка подрагивая мышцами на виске и скуле. Она набралась храбрости и провела кончиками пальцев по его щеке и плечу:

— Кэм?

Он встрепенулся и посмотрел на нее встревоженно покрасневшими, усталыми глазами:

— Проснулась? Не шевелись. У тебя же голова раскалывается?

Она прикрыла ресницы в знак согласия, но все же попыталась уточнить:

— Откуда ты знаешь?

— Гайя, — он приблизил к ней свое лицо с удивительно правильными, чисто римскими чертами, причем настолько римскими, что Гайя никак не могла взять в толк, как застилают людям глаза все внешние атрибуты его варварского облика и они не замечают откровенного сходства Кэма с сенатором Марциалом. — Тебя опоили, и мне удалось понять, каким ядом. Ты оказалась крепче, чем рассчитывали отравители, и не сотворила ничего постыдного. Но ты искала уже глазами мужчину. С которым хотела бы быть немедленно. Поэтому прости, но мне пришлось быть резким и грубым с тобой, буквально выгнать домой.

— Не помню, — она ошеломленно потрясла головой. — Но знаешь, если и так, то во всем зале единственным мужчиной, с которым я бы хотела бы быть, был ты.

— Вот как? — он закрыл глаза и вытянулся, пытаясь справиться с дрожью, теперь терзавшей его после нескольких часов, проведенных рядом с Гайей.

Невероятных усилий стоило Кэму сдержать себя и не воспользоваться слабостью отравленной Гайи, и вот теперь наступила горькая расплата даже за несодеянное — у него ломило все от поясницы и до бедер, во рту стояла сушь, как в той африканской пустыне, где он валялся израненным и пожираемым скорпионами заживо.

Гайя посмотрела на Кэма еще раз — она уже чувствовала себя окончательно овладевшей собой и вернувшейся к своему нормальному состоянию. Этот красивый и сильный мужчина с железной волей привлекал ее все больше и больше, и она поняла, что разрывается между ним и Марсом. Сблизившись в недавнее время с Марсом и в особенности, узнав от командира, как заступался он за нее, Гайя даже думала. Что не позволит себе больше ни одного лишнего взгляда в сторону Кэмиллуса, не будет провоцировать его и подталкивать к вражде с Марсом. К тому же она видела, с каким трудом Марс, прославившийся уже своей горячностью, сдерживает приступы ревности, когда видит ее дружеское общение с Кэмом. Гайя не столько боялась за себя и даже не за них — ей не хотелось сбивать с толку подразделение, заставлять отвлекаться на их личные перипетии.

Но неподвижно, напряженно лежащий Кэмиллус, по спине и боку которого тоже пробегали волны крупной дрожи, привлекал ее внимание все больше. Она осторожно коснулась кожи на его плече. Он вздрогнул, и она спросила:

— Что с тобой?

Он не ответил, но простонал и попытался отвернуться. Гайя захотела удержать его и сжала пальцы на плече Кэма — но его огромное по сравнению с ней тело уже начало движение, а она спросоня еще не совсем уверенно владела телом. К тому же Гайя, удерживая его правой рукой, невольно оперлась на больную левую — и в результате всего завалилась прямо на него, почувствовав бедром что-то твердое и огромное на его бедрах.

Она сползла осторожно на свое место и дотронулась рукой до выпирающего на его штанах бугра — а он дернулся, пытаясь все же спрятаться от нее в простынях, но не успел. Гайя уже расстегивала ремень и стягивала аккуратно штаны — она на самом деле понятия не имела, что с ним. Парни, которых она довольно часто видела обнаженными — ни в легионе, ни в лудусе, ни в когорте ее особо не стеснялись, моясь или переодеваясь, да и трудно было бы такому количеству молодых мужчин спрятаться от одной-единственной женщины. Да они не думали о ней, как о женщине — воин, такой же, как и они. Да и у моющихся в холодной воде усталых парней не было сил на какие-то возвышенные мысли — и их естетство съеживалось, пряталось в бедрах, не пугая Гайю и не привлекая ее внимания. Тем более, когда она помогала в полевом госпитале — там они страдали и от боли, и от неловкости, что за ними ухаживает совсем юная девочка.