Он выбрал момент и попытался поговорить с ней:

— Ты великолепный командир. И за короткое время сумела подготовить толковых молодых офицеров. Хватит уже тебе влетать первой на штурме или ночевать в чистом поле.

— Это отставка? — ледяным голосом поинтересовалась Гайя, взглянув ему в глаза таким взглядом спокойных кошачьих глаз, что префект содрогнулся от силы ее взора. — Хочешь списать?

— Не сходи с ума, — осадил он ее. — Хочу, чтобы ты занялась той работой, до которой у нас до сих пор не дошли руки. А я понял, насколько она важна. Речь идет о предателях с опытом. О тех, кто за сестерции продал Отечество, а затем перепродал нам своих новых «друзей».

— Что ж, я не привыкла обсуждать приказы и выбирать задания по вкусу. Если Риму надо, чтобы я возилась с этой мразью, я готова. Кто-то все равно должен это делать. А мы таки убедились, что вовремя полученные сведения сберегают головы наших ребят.

— Если эти сведения достоверны, — подчеркнул префект.

— Да. — согласилась она.

— Марс сейчас в Брундизии занимается похожим делом, — как бы между прочим заметил префект.

— Он не вернется в ближайшее время? — она попыталась казаться как можно спокойнее, но сердце снова заколотилось так, что едва не разнесло доспехи.

— Жду со дня на день. Недавно присылал донесение с виаторами. Марс молодец. И в этом твоя заслуга немалая.

— При чем тут я?

— Не скромничай. Я прекрасно помню и тебя, и его в самом начале службы. Вообще не думал, что из капризного сопляка получится такой воин.

— Я тоже была соплячкой. Взбалмошная девчонка, побежавшая навстречу судьбе.

— Ты никогда не была соплячкой. И девчонкой. Если хочешь знать, ты всегда была красавицей. Только не понимала этого. А я, болван, не умел тебе этого объяснить. Разбивал тебе нос на тренировках, а после сам не спал и мучился угрызениями совести. А наутро снова посылал тебя в разведку, отдавая себе отчет, что оттуда тебя могут и принести.

— Конечно. Не бросят же в овраге, — не поняла она его мысль, и префект в душе отругал себя за плохо подвешенный язык, помешавший ему сделать политическую карьеру по возвращении в Рим, и тут же утешил себя тем, что командовал всегда членораздельно.

— Прости меня, Гайя, — выдохнул Фонтей слова, просившиеся на язык еще много лет назад, когда хрупкая девочка в иссеченных доспехах молча и тихо лежала с пробитым бедром на вытоптанной траве среди ругающихся на чем свет стоит таких же окровавленных легионеров, ждущих своей доли внимания сбившихся с ног легионных врачей после кровопролитной стычки с варварами.

Он тогда не мог сделать для нее ничего — даже приказать забрать раньше других на операционный стол, потому что многие его воины были ранены гораздо тяжелее. А девочка и не просила ни о чем — смотрела в небо своими глубокими кошачьими глазами и только смаргивала иногда, не давая слезинкам вытечь из глаз.

— Командир, — она всмотрелась в его лицо. — Что с тобой сегодня? Что-то с Юлией? С Гортензией?

Префект взял себя в руки:

— Старею, трибун Флавия. Устал я уже от всего этого. И ко дворцу никогда не привыкну. А вот у тебя получается великолепно. Ты так красива, что никто и не думает о тебе в этот момент как об офицере при исполнении.

— Однако ты бы знал, как надоели расспросами именно о службе. И ты не представляешь, какие подробности интересуют молодых матрон!

— Догадываюсь, — хохотнул префект. — Удиви их, Гайя… Но тем не менее, заметь, ты для них такая же диковинка, как разрисованные Кэмиллус и Рагнар. И виться вокруг тебя престижно. Вот и пользуйся этим. Аквилу тебе в руки.

— И барабан на шею?

— Нет. Вот его не надо. Чем тише и чище будем работать, тем лучше. Шум и шорох были нужны в первое время. Мы должны были дать всем понять, что мы есть и многое можем. Что появляемся внезапно и действуем безжалостно. Это никуда не уйдет. И штурмы будут, и захваты. Но тебе придется дело иметь не с мелкой сошкой, и даже не с главарями наемников и предателей. У них у всех есть заказчики и патроны в высшей части римского общества. В Сенате. В ближайшем окружении Августа. Вот где ты будешь вылавливать погань, а не в канализации.

— Ясно. Постараюсь не подвести.

Марс вернулся внезапно.

Гайя и Кэм в этот день никуда не спешили утром, потому что накануне вернулись из Палатинского дворца перед самым рассветом.

Гайя снова мучилась от головной боли, сжимавшей ее лоб железными обручами. Запах курящихся благовоний, гирлянд вянущей в духоте троянды, насыщенного пряностями дорогого густого вина, разбавляемого в кратерах кипящей водой из серебряной аутепты, пышущей паром, изысканные сирийские духи женщин — все это смешивалось в один ужасный миазм, пропитавший дворец императора. Октавиан и сам ненавидел все эти сборища — но поощрял, так как это давало ему возможность видеть постоянно и во всей «красе» весь цвет Рима. А Гайя не отказывалась бросить лепестки друг другу в чашу какому-нибудь изрядно нанектарившемуся патрицию и сочувственно выслушать пьяный треп о тяжкой доле лучшего помощника императора в деле управления государством. Чего она не боялась — это приставаний, с которыми было как-то незаметно покончено. Защиту давал ее статус старшего офицера, боевые заслуги — а вот поболтать к ней шли и пооткровенничать как к красивой и умной женщине.

И вот поздним утром, полулежа на кушетке, выставленной на открытую террасу, Гайя в легкой домашней столе, с распущенными после мытья волосами, наслаждалась гроздью первого в этом году розового винограда. Кэм, которого утром сменил Рагнар, приняв под свою охрану Марциала на выходе из дворца, тоже дремал, нежась на солнце. Сил на спарринги у них не было, и они отложили их на послеобеденное время, чтобы размяться, намыться, нарядиться и отправиться вновь нести свою службу.

Легкие шаги простучали по атриуму:

— Гайя!

Она вскочила на знакомый голос.

— Марс! Живой!

Она бросилась ему навстречу, путаясь в складках упавшего пледа, и оглядывала его со всех сторон. Гайя поняла, что Марс нарочно явился к ней уже из дома, не только умытый и побритый с дороги, но и переодетый в легкую короткую эксомиду, едва прикрывшую бедра и левое плечо — он хотел сразу показать ей, что не только жив, но и совершенно здоров. Но у Гайи уже сорвалось с языка:

— Не ранен?

— Ни царапинки! — он подхватил ее на руки и закружил по террасе, целуя в губы и в смеющиеся глаза. — Гайя! Ты стала такой красавицей!

— Да уж, — фыркнула она. — Невыспавшаяся и растрепанная.

— Да какая угодно! — Марс целовал ее снова и снова, не в силах оторваться от этой гладкой душистой кожи. — Ты все так же пахнешь лотосом!

— Далеко не всегда, и ты это знаешь, — кокетливо заметила она, пытаясь достать ногами пол.

— Для меня всегда. Ты снилась мне каждую ночь, — и тут он осекся, встретившись с взглядом незамеченного им Кэмиллуса.

— Марс, ты же наверное, голодный с дороги? — Гайя наконец, обрела под ногами твердую почву и смогла поцеловать Марса в ответ. Она была так рада тому, что он вернулся живым и здоровым, что он снова рядом, что целовала его самозабвенно, пока не сообразила, что раз он с утра появился у нее дома, значит, провел на коне всю ночь.

— Не откажусь, — ответил он уже гораздо спокойнее, не сводя края зрения с Кэмиллуса, застывшего изваянием в стороне. — Я же сразу доложил префекту о возвращении, сдал привезенные документы, там же в лагере ополоснулся, доспехи сбросил и к тебе. А тут…

— Погоди, я сейчас скажу управляющему, чтобы поторопился с завтраком, — и она выпорхнула за дверь.

Кэм и Марс обнялись, похлопывая друг друга по спине — все же они были боевыми товарищами и прошли вместе через серьезные испытания. Но Марс после первых приветствий вдруг отшатнулся от Кэма и тот все понял без слов.

— Да.

И это негромкое, бесцветное «да» прозвучало для Марса как самый оглушающий гром. Он вздрогнул, как раненый, и застонал.